Мой папа работает в Паунвере всю свою жизнь и, насколько я помню, у него доселе ни с кем не случалось распрей. К тому же он человек богобоязненный, так же, как и мама. Неужели вы и вправду думаете, будто для этих двух старых людей мир сразу стал тесным? Что же до меня, я за собой никогда не замечал такого стремления – вмешиваться в жизнь ближних своих… тем более, если эти ближние не сделали мне ничего плохого. О своих младших братьях говорить не стану – оба они еще мальчики, и в нашей семье им вообще не позволено выражать свое мнение, в этом вопросе у нас в доме царит суровый порядок.
Аадниель делает небольшую паузу, моргает ресницами, чешет нос, бросает на каждую из сестер испытующий взгляд и заканчивает свое высказывание следующими словами:
– Так что нашему семейству можете вполне доверять, иной вопрос, сумеете ли вы поладить кое с кем другим. Ах да, я особенно предостерегаю вас еще от одного жителя Паунвере…
– Господи! – восклицает Помощник Начальника Станции. – Неужели тут и вправду столько недобрых людей?! Вы меня даже пугаете, господин Кийр.
– Ничего не попишешь. Лучше поостеречься, чем потом сожалеть. Если вы так уж не хотите, я могу и не называть его.
– Нет, отчего же! Так и быть, назовите – по крайней мере, мы будем знать, кого опасаться.
– Хорошо. Имейте в виду, самый злоязычный да и вообще самый испорченный человек в Паунвере – звонарь Либле.
– Ог-го-о! Тот самый, одноглазый?
– Да, именно тот самый. – Кийр кивает головой.
Внезапно в прихожей раздаются чьи-то на редкость тяжелые шаги, затем дверь открывается, и посетитель входит в совершенно темную рабочую комнату сестер.
– Кто бы это мог быть? – пожимает Клодвиг плечами, затем с некоторой долей неуверенности берет лампу и с порога освещает темное помещение. Кийр тоже вытягивает шею. Вначале ему видны лишь отливающая стальным блеском вязальная машина, мотки пряжи и какие-то черные бугры на стульях вдоль стены, и только потом он различает внушительный мужской силуэт вблизи дверей и испуганно отдергивает голову назад. Хейнрих Георг Аадниель знает этого человека, даже в известной мере имел с ним дело, – недели две-три тому назад тот заказал Кийрам костюм из домотканого сукна цвета ржавчины. Подобного сорта материи у заказчика, как видно, был солидный запасец: надетые на нем старый костюм и пальто были точно такого же цвета. «Он» – это младший (а может быть и старший) брат паунвереского корчмаря, появившийся тут так… в сретенье, приехав откуда-то из-под Тарту, где был (поди, проверь!) каким-то дельцом. По «Его» собственным словам, «Он» в свое время крупно торговал, однако некоторые жители округи упорно предпочитали видеть в нем барышника с темной репутацией, который не пропускал ни одной ярмарки. Кроме костюма и пальто цвета ржавчины у «Него» были еще такой же окраски волосы и брови. Его неопределенного размера сапоги хлябали на ногах и при каждом шаге описывали носами дугу, словно лезвия кос. Приходилось лишь удивляться тому, что эти странные обувки никогда не слетали с ног их хозяина. Вдобавок ко всему, от одежды и бороды описанного выше лица исходила острая вонь табака и трубочного нагара, а ужасные брань и проклятия, которые этот человек цвета ржавчины изрыгал, примеряя свой новый костюм, и которые Аадниель Кийр вынужден был выслушать, последний не забудет до конца жизни.
«Вы извели мое дорогое сукно! – гаркал тогда этот пахнущий гарью человек. – Вы страшнее моли. Моль может всего лишь побить сукно, всего лишь проделать в нем маленькие дырочки, а вы его кромсаете – чик-чик! – потом опять кое-как сметываете и думаете, будто то, что вы состряпали – костюм. А я вам скажу: эту одежду и на свинью надеть негоже, это – мешок!»
Все эти страшные слова молодой мастер хорошо помнит. Ему запомнилось также, как ужасный заказчик в конце концов схватил под мышку сверток с костюмом и кинул папе – прямо в его лысую голову! – один единственный серебряный рубль. Только один рубль за шитье целого костюма! «Жрите, чертовы отродья!» – рявкнул он при этом, и это было последнее, что от него слышали. Страшный заказчик вышел за двери и в сенях так поддал своим окованным железом сапогом их красивому петуху Плууту, что тот подлетел чуть ли не до потолка. Но вообще-то этот достойный представитель рода человеческого говорил мало, вообще-то он имел, так сказать, весьма массивный характер, и душа его была для окружающих за семью печатями. «Ух-Петух» – такое прозвище придумал ему какой-то зубоскал, и вскоре нашелся второй, который к этому добавил – «Который-Моложе», так что полностью титул младшего (?) брата корчмаря звучал так: «Ух-Петух-Который-Моложе». В числе его теперешних прямых обязанностей входило прежде всего посиживание в принадлежащем брату заведении, где он должен был оказывать помощь посетителям корчмы в опустошении стопок… с утра до вечера… а иногда, случалось, и наоборот, потому что человеку не пристало быть односторонним. Двух вещей – и это подтверждали все выпивохи в один голос! – да, двух вещей Ух-Петух-Который-Моложе не делал сроду: 1) никогда ни капли не покупал на свои деньги, 2) никогда не пьянел.
И вот теперь этот самый господин, о котором шла речь выше, стоит в рабочей комнате сестер, и Кийр с интересом ждет, что же будет дальше. При появлении Клодвига посетитель моргает от света лампы, топает ногами об пол, произносит одно единственное слово «ну» и, описывая дуги носами своих чреватых опасностью сапог направляется в заднюю комнату. Ух-Петух-Который-Моложе и там также некоторое время таращит глаза и, наконец, громыхает, словно телега на булыжной мостовой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37