Наш корабль вез множество пассажиров. Среди них я заметил молодого человека лет двадцати пяти, сразу возбудившего мое сочувствие своим серьезным и печальным видом. Я подошел к нему, и мы разговорились. Он страдал каким-то тяжким недугом, перенося страдания спокойно и мужественно. Во время нашего долгого и трудного переезда состояние его ухудшилось, и мы были уже в виду земли, когда стало ясно, что он едва ли достигнет ее живым. Молодая жена не отходила от него. Глядя на нежную заботу, какою она его окружала, я завидовал умирающему и готов был отдать все остававшиеся у меня блага и надежды за счастье умереть на руках этого ангела.
Умирающий был молодой пастор, полный веры и самоотвержения. Он направлялся в отдаленную местность Запада, чтобы служить в только что основанной церкви. Туда звал его брат, уже несколько лет там проживавший. Все это он поведал мне сам. «Но я сомневаюсь, – добавил он однажды, когда жена не могла его слышать, – что доберусь туда. И одного прошу у господа, раз он призывает меня к себе: чтобы мне успеть поручить мою жену заботам моего брата…» Волнение помешало ему продолжать; чтобы побороть его, он стал молиться, и слова его молитвы были так просты и трогательны, что я не удивился переходу от беседы к молитве. Он был еще жив, когда мы причалили к берегу. Несчастные были так одиноки и так нуждались во мне, что, помогая им, я забывал о собственных горестях. Сообразно их положению, которое требовало самой строгой экономии, я выбрал наиболее скромную из гостиниц и сам поселился рядом с ними. Покой, а главное хороший врач несколько задержали развитие болезни, не оставляя, однако, несчастному надежды на выздоровление. Я сменял жену больного у его изголовья и всякий раз, оставаясь с ним наедине, успокаивал его тревогу о судьбе его юной подруги. Я обещал, что отвезу ее к его брату, как только покончу с делом, приведшим меня в Нью-Йорк, а если она не решится там остаться, увезу обратно в Европу, к ее собственной родне. Эти уверения его успокаивали. Теперь он старался лишь подготовить свою супругу к предстоящей разлуке; поддерживаемый до последней минуты твердой верою, он через несколько недель мирно угас.
Таким образом я остался покровителем вдовы. В глазах общества положение наше было двусмысленным, хотя для нас оно было совершенно ясным; ибо Дженни (так зовут эту молодую даму) знала от мужа о моих обещаниях и о том, что он всецело на них полагался. Я виделся с нею ежедневно, и тебе достаточно известно тогдашнее состояние моей души, чтобы самому догадаться о чувствах, которые должны были во мне возникнуть; но я, как и прежде, не позволял себе выразить их; ограничиваясь исполнением принятых на себя обязанностей, я почитал за счастье оказывать услуги той, кого втайне обожал.
Так прожили мы год, с месяца на месяц откладывая наш отъезд до завершения моих дел; наконец мы предприняли путешествие более чем в девятьсот миль в глухие леса Запада. Тронутая моими заботами, Дженни часто выражала мне живую признательность. Мы беседовали о ее будущем, о ее родных, о местах, которыми проезжали, и между нами возникла близость, не омраченная для нее душевной борьбой. С невинностью и простодушием Дженни сочетала развитой ум, поэтому беседы с нею были достаточно интересными, чтобы я на время забывал подле нее ужасную мысль, что никогда ничем для нее не стану. Однако она угадывала, что меня терзает некая тайная мука, и судя по стараниям, с какими она избегала некоторых тем, я видел, что она начинала меня понимать.
Брат ее мужа жил в одном из многочисленных городков, возникающих на границах девственных лесов и скоро остающихся в тылу у отважных пионеров , которые непрерывно наступают на эти леса. Нас немедленно окружили жители этого живописного поселения; указав нам нужный дом, они тут же сообщили, что хозяина мы там не застанем: недуг, который сразил его брата, месяца за два до нашего приезда унес и его. Свое имущество он завещал мужу Дженни, но в случае смерти последнего оно переходило к другому брату, жившему в Европе, и молодая женщина оказывалась таким образом без всяких средств.
Это известие сломило мужество Дженни; она увидела себя покинутой небом и людьми в дальнем чужом краю и в порыве отчаяния кинулась мне на грудь, заливаясь слезами. Это движение молодой женщины, казалось умолявшей меня о покровительстве, как единственного оставшегося у нее на земле друга, привело меня в самое сильное смятение, какое я когда-либо испытывал… От радости я не мог заговорить и едва дышал; луч надежды, проникнув в мое сердце, вызвал в нем целую бурю чувств, но прежде всего – безумный восторг. В этот миг, Луи, во мне совершилась перемена; рушилась некая непреодолимая преграда; я словно освободился от оков страха и стыда, в которых столько лет томилось мое сердце. Когда мы несколько успокоились, я осмелился открыть Дженни мои чувства и предложил соединить наши судьбы, как только упрочится наше шаткое положение. Она выслушала меня растроганно, но без удивления; убежденная, что предложение мое подсказано истинной любовью, а не одним лишь сочувствием к ее бедствиям, она сказала мне просто: «Да, я стану вашей женой, господин Анри, и постараюсь быть вам достойной подругой. Таково желание моего сердца, которое я вам с радостью вручаю».
С той минуты, дорогой друг, началось для меня безоблачное счастье. Я благословляю провидение, неисповедимыми путями приведшее меня, словно за руку, к единственному благу, какого я жаждал, и притом тогда, когда я уже полагал его навеки недостижимым. Такова благость небес; ныне в моем сердце безраздельно царят любовь, признательность и радость, и счастье мое умножается при воспоминаниях об испытанных муках.
1 2 3 4 5 6 7