Миллионы верно работали на него,
как он работал раньше на них, и на воле за него хлопотали.
В результате седьмого ноября шестьдесят седьмого года он с
удовольствием прошел в замыкающей колонне демонстрантов по Красной
площади, помахав сменившимся за три с половиной года его отсидки вождям на
трибуне Мавзолея, патриотично выкрикнув: "Слава труженикам советской
торговли!" и громко поддержал не менее патриотический призыв "Да
здравствуют славные советские чекисты!"
Он был одет в кирзовые ботинки, синие холщовые брюки и черный ватник.
Его окружали несколько крепких молодых людей со значительными взглядами.
Внедрение его в колонную остается загадочным, но оттого не менее
достоверным фактом.
О молодецкой русской тройке Брежнева, Косыгина и Подгорного он
отозвался так: "Они бы у меня не поднялись выше смотрителей районов".
Непосредственно с Красной площади он отбыл на Ленинградский вокзал,
где друзья ждали его в абонированном целиком спальном вагоне с пиршеством,
закончившимся как раз на Московском вокзале в родном Ленинграде.
Фима покачивал кирзачом, нехотя цедил "Наполеон", лениво пожевывал
икру и рассеянно выслушивал доклады, возвращаясь к своим обязанностям.
Большая амнистия к 50-летию Советской власти прервала беззаботные период
его жизни, который позднее он вспоминал как самый счастливый.
И на голове его сияла, разумеется, невредимая, неприкасаемая шляпа,
которую он с честью пронес сквозь все испытания. Она составляла дивный
контраст с зэковским одеянием, на Красной площади балдели и оглядывались.

9. ЛЮБОВЬ
Свой путь земной пройдя до половины и вступая в гамлетовский возраст,
Фима, кремневый деляга, влюбился, как великий Гэтсби.
Анналы не сохранили ее имени, и наверняка она того не стоил. Ничего
не приметная милая девочка, которая любила другого, который не любил ее, и
слегка страдала от Фиминой национальности в неказистом воплощении.
Фима потерял свою умную голову и распушил свой сюрреалистический
хвост. По утрам ей доставляли корзины цветов, а по вечерам - билеты в
четвертый ряд, середина, на концерты мировых знаменитостей. Он снимал ей
люксовые апартаменты в Ялте и Сочи и заваливал их розами, а под окнами
лабал купленный оркестр. Это превосходило ее представления о реальности, и
поэтому не действовало.
Лощены хищники на Невском кланялись ей, а подруги бледнели до
обмороков; это ей льстило, как-то примиряло с Фимой, но не более. Он купил
бы ее за трехкомнатную квартиру, "Жигули" и песцовую шубу: дальше этого ее
воображение не шло, прочее воспринималось как какая-то ерунда и пустая
блажь. Как истинный влюбленный, он мерил не тем масштабом.
Когда выяснилось, что она собирается замуж за своего мальчика,
уеденного соперничеством всемогущего миллионера, Фима пал до дежурств в
подъезде, умоляющих писем и одиноких слез.
На свадьбу он подарил им через третьи руки ту самую квартиру и две
турпутевки в Париж. А сам в первый и последний раз в жизни нажрался в
хлам, поставив на рога всю "Асторию", а ночью снял катер речной милиции и
до утра с ревом носился по Неве, распевая "Варяга", причем баснословно
оплаченные милиционеры должны были подпевать и изображать тонущих японцев.

10. ВЕНЕЦ И КОНЕЦ
А тем временем прошла ведь израильско-арабская война шестьдесят
седьмого года, и все события годочка шестьдесят восьмого, и гайки пошли
закручиваться, и в Ленинграде, как и везде в Союзе, но довольно особенно,
стал нарастать вполне негласный, но еще более вполне официальный,
государственный то есть, антисемитизм, три "не" к евреям: не увольнять, не
принимать и не повышать, на службе, имеется в виду, и пошла закручиваться
спиралью всеохватная и небывалая коррупция, облегчающая расширение дел, но
раздражающая буйной неорганизованной конкуренцией, на подавление которой
стало уходить много сил и средств, и исчезал уже в деле былой спортивный
азарт и кайф, деятельность бесперебойного механизма концерна стала
отдавать повседневной рутиной; и началась понемногу еврейская эмиграция.
И Фима решил сваливать. Он выработал Ленинград и Союз, здесь он
поднялся до своего потолка, и пути дальше не было, и стало в общем
неинтересно.
Дело надо было продавать, а деньги превращать в валюту. Информация
разошлась по Союзу. Колесо завертелось. Все рубли были превращены в
максимальной ценности камни. Камни было выгоднее обратить в доллары на
месте.
Уже пришел вызов, и было получено разрешение, и куплены билеты на
"жидовоз" Ленинград-Вена, что празднично и нагло взмывал по четвергам из
Пулкова.
Последнюю операцию Фима проводил лично. Речь шла о чересчур уж
гигантских деньгах, и здесь доверять нельзя было никому.
Славным летним днем, под вечер, он вышел из своего дома и по Большому
проспекту пешочком двинулся к Невскому. Он помахивал пузатым старым
портфелем, из которого спереди торчал край березового веника, а сзади -
пивное горлышко. Все знали, что он любил попариться. Точно так же все
знали, что они никогда ничего не носил с собой из ценностей и барахла, и
никогда не имел при себе суммы крупнее ста рублей: на то имелись мальчики,
а он был чист и ни к чему не причастен, скромный стопятидесятирублевый
инженер. Благодушно улыбаясь, он погулял по Невскому до молодой листвы на
тихой улице Софьи Перовской, и на протяжении всего маршрута через каждую
сотню метров скользил взглядом по очередному мальчику из сторожевого
оцепления своих боевиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9