Плечи офицера были опущены, будто придавленные неподъемным грузом, светлые перепутанные волосы, покрытые пылью, вяло шевелил ветерок. Старлей курил, выпуская дым между расставленных коленей. Даже подчиненные обходили его стороной, как прокаженного.
Почувствовав, что рядом с ним кто-то есть, старший лейтенант поднял опустошенный взгляд, натолкнулся на яростное пламя в глазах ОМОНовского офицера, и медленно поднялся, выбросив окурок.
Они долго смотрели друг другу в глаза. Во взгляде вэвэшника не было ни вины, ни раскаяния, ни страха. Только пустота, усталость, и безграничная, космическая тоска. Ненависть, пылавшая в груди Лехи, выдохлась сама собой. Он не мог наказать старлея сильнее, чем он сам. Леха хотя бы мог кого-то ненавидеть. Кого-то другого. А капитан ненавидел сам себя. Люто, до судорог в животе. Но он не мог казнить сам себя, это было бы позорной трусостью. Поняв, что этот офицер не будет его убивать, старлей с разочарованием отвернулся, и тяжело ступая, двинулся в сторону, не разбирая дороги…
…Майор Матвеев, командир отряда Архангельского ОМОНа, щедро плеснул водки в стакан Лехи Никифорова. Архангелогородцам еще на неделю пришлось остаться на своем блокпосту, пока не была подготовлена новая замена. Сегодня они собирались отправиться, наконец, домой. Перед отъездом майор зашел к Никифорову, услышав, что в этом проклятом бою тот потерял друга.
– Ты не вини нас, капитан, что на наших глазах это все случилось. Ничего мы сделать не могли. Если только врезать со всех стволов по «вованам». Но что бы это изменило? Только еще больше цинков домой бы полетело. Помянем, давай!
Леха мрачно кивнул, сгребая граненый стакан в широкую ладонь, и, не говоря ни слова, махнул его в рот. Посидели молча, переплавляя жгучую жидкость в хмель. Только не шел этот желанный хмель, хоть убей. Леха уже неделю глушил себя водкой, дурел от нее, но облегчение не приходило.
– Знаешь, сколько граней на стакане? – неожиданно спросил он майора, не поднимая глаз.
– Нет, – удивленно глянул Матвеев.
– Двадцать шесть. Ровно двадцать шесть, – бесцветно сказал капитан, вертя в пальцах посудину.
Майор поежился. Он был опытным воякой, и смертями его было не удивить. И горем тоже. Но сидевший перед ним парень казался мертвым, по странной случайности задержавшимся на этом свете.
– Это операция была, – словно оправдываясь, сказал Матвеев. – Очень четко рассчитанная операция чехов. Дезу о подходе к Хаджи-Юрту колонны боевиков на грузовиках запустили на самом верху, в штабе группировки. Вернее, кому-то из вэвэшных шишек. Те, естественно, решили все сделать сами, не ставя в известность ни ментов, ни армейцев, ни чекистов. Расчет верный был, засаду они грамотно выстроили. Чего говорить.
Матвеев зло сплюнул, закуривая сигарету. Леха ничего не сказал, но внимательно слушал его.
– Когда колонна подошла, они уже наготове были. Но проверку все же послали. Все бы обошлось, но из-за дороги, с противоположной стороны, по ним из гранатомета шарахнули, прямо поверх машин. Там развалины фермы. Изнутри помещения стреляли, грамотно, визуально выстрел не был виден. Тут и завертелось. Сибиряков покрошили в считанные секунды. Ни одного шанса не оставили.
– А вы что же? – с трудом вытолкнул из горла Леха.
– А что мы? – сокрушенно махнул рукой майор. – «Вованы» с общей частоты ушли, настроились на вертолетчиков, чтобы поддержку вызвать, если справляться не будут. Мы на федералов вышли, чтобы хоть они отбой дали. А те нас матюками обложили. Решили, что это чехи на частоту вылезли, своих прикрывают. Раньше такое сто раз бывало, на слово уже не верит никто. Пока на штаб группировки вышли, пока чего – все уже кончилось. Говорю же – сами стрелять по «вованам» хотели уже. Бог удержал, дал сил. Чехи на это и рассчитывали. Потом, когда прокурорские приезжали, оказалось, что аккурат между нашим блокпостом и «вованами» пулеметная точка была оборудована. Два ПК, стволами один в нашу сторону, другой – к «вованам». Если бы в разгар они заработали – мы бы как пить дать сцепились. То ли стрелки не успели, то ли еще что – повезло. Покрошили бы мы друг друга в мелкий винегрет. И так три десятка «двухсотых» и почти столько же раненых.
Майор посмотрел на грызущего губы Никифорова, тяжело вздохнул, и поднялся.
– Пойду я, – кашлянул он. – А ты, капитан, весь мир-то не вини. Трудно со всем миром воевать. И в бутылке не топись, не по-мужски оно как-то.
Он еще пару секунд постоял, но, не дождавшись ответа, натянул на голову берет, и вышел, навсегда исчезнув из жизни капитана Никифорова.
Леха стиснул зубы до треска, так, что едва сумел их разжать, чтобы вылить в глотку очередную порцию теплой вонючей водки.
Это была не просто операция боевиков. Это была тщательнейшим образом рассчитанная и подготовленная акция высочайшего уровня сложности. И без предательства на самом высшем уровне командования группировки она не могла бы быть осуществлена.
Тот, кто ее задумал, знал все. И время подхода колонны сибирского ОМОНа, и точное расположение блокпостов, и частоты связи. Все было известно. Сибиряки погибли не в результате трагической случайности, а по чьему-то дьявольскому плану. Из-за предательства.
Предают только свои. Чужие предать не могут. Проклятая аксиома.
Леха вгляделся в зеленые глаза на фотографии. Эта девушка была его радугой, его миражом, которых невозможно достичь. Когда Сашка был жив, Алексей не мог даже помыслить о невесте друга. После его гибели стеной встало чувство вины за то, что он его не уберег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17