Боже! Мужчине и женщине вообще баснословно трудно понимать друг друга, мужчина и женщина родились, в сущности, на разных планетах, но того, что произошло с родителями Игоря Саввовича…
Музыкальный скворец, почувствовав Валентинова, перелетел на дерево, что росло под окном кабинета, сидел, покачиваясь, на той самой ветке, которая при движении задевала стекло, но молчал, песенных слов насчет «любовь – кольцо» не произносил, дожидаясь своей, скворчиной, минуты. Это был грамотный, хороший скворец.
Голова Игоря Саввовича возникла над линией тропинки без двадцати минут двенадцать; шел он медленно, поэтому вырастал постепенно, кинематографически. Хорош! Крупная, хорошей лепки голова, современное лицо, загнутые вверх в полунасмешливой, полупечальной улыбке длинные губы. Игорь Саввович имел рост выше среднего, но производил впечатление крупного, мощного человека, так как был плечист, узок по-спортивному в талии, длинноног и полон прирожденной мужской грации, о которой, естественно, не знал. Все было у этого человека для того, чтобы быть счастливым, но вот посмотрите, пожалуйста!
Глаза Сергея Сергеевича Валентинова потемнели, когда он увидел, что, поднявшись на площадку сада, Игорь Саввович остановился, вяло опустив руки и глядя в землю так, словно не знал, что делать дальше, и весь был пустой, как бы развинченный, разобранный. Валентинов знал, что на людях Игорь Саввович вздернет уросливо голову, выпрямится, но вот сейчас, не подозревая, что за ним наблюдают из глубины кабинета, стоял с таким видом, точно сопровождал погребальные дроги.
Валентинов слышал, как мать заранее идет к наружным дверям, чтобы открыть их раньше, чем Игорь Саввович прикоснется к звонку, и это обстоятельство всякий раз Валентинова тоже удивляло, так как Надежда Георгиевна ничего подобного не делала, когда приходили другие гости. Видимо, и этим мать хотела подчеркнуть насмешливо-ироническое отношение к странному Игорю Саввовичу.
Валентинов дождался, пока хлопнули вторые двери, выдержал еще несколько секунд и пошел неторопливо в прихожую.
– Рад вас видеть, Игорь Саввович! Сделайте одолжение, проходите, пожалуйста.
Склонив голову набок, вежливо улыбаясь, ясноглазая, прямая, Надежда Георгиевна между тем смотрела на гостя настороженно и испытующе, о чем мог догадываться только ее сын Валентинов. Мать оценила парадный черный костюм, новые и, наверное, тесные туфли, деланно-оживленное выражение лица необычного гостя. А Сергей Сергеевич Валентинов забыл дышать… Боже великий, как походили эти два человека! Сергею Сергеевичу каждый раз казалось, что Игорь Саввович слеп и глуп, если не заметил до сих пор, что он копия, слепок, зеркальное повторение своей бабушки Надежды Георгиевны. Глаза, рот, подбородок, брови – быть того не может, чтобы люди так походили друг на друга! И даже улыбки одинаковые – насмешливые и одновременно грустноватые…
– Так проходите, проходите, Игорь Саввович.
Надежда Георгиевна тоже ожила:
– Проходите, голубчик, проходите! Ох, и загорели вы, просто африканский негус…
В кабинете отца и сына разделяли три метра, кабинет был насквозь пронизан солнцем, и Валентинов, стоя и держа стоящим гостя, жадно изучал лицо сына, которое сквозь «уличные» очки видел с мельчайшими подробностями. В тридцать лет под глазами Игоря Саввовича уже начали прорезаться аристократические, старящие его мешочки, красивые и большие серые глаза в глубине были болезненно печальны, хотя блестели выпуклой роговицей, длинный рот, казалось, увял, как это случается у быстро и неожиданно постаревших женщин. Одновременно с этим лицо Игоря Саввовича было сильным – выпуклый подбородок, решительные линии скул, высокий и прямой лоб с упавшей прядью таких волос, какие были у его матери Елены Платоновны Веселовской, – тонкие, густые, истинно каштановые.
– Садитесь, Игорь Саввович, садитесь!
Гость, оказывается, неотрывно глядел на портрет прапрадеда-декабриста, а Валентинов, пригласив Игоря Саввовича садиться, произнес слова машинально, не слыша их и не понимая смысла, то есть как бы и не произносил. Дело в том, что мать главного инженера Надежда Георгиевна, о чем было известно всем близким людям, удивительно походила на прадеда-декабриста, и, следовательно, Игорь Саввович Гольцов походил на своего прапрадеда. Эта троечка – декабрист, мать и Игорь Саввович – походила друг на друга, как близнецы, и, может быть, сейчас в сознании гостя созревало нечто туманное, тревожное.
– Впрочем, – продолжал говорить Валентинов, не понимая, что говорит, и не слыша себя, – человеку редко удается обладать истинной правдой. Это я понял слишком поздно, слишком поздно…
С затуманенным лицом Игорь Саввович оторвался от портрета декабриста, оглядевшись, осторожно сел в кожаное глубокое кресло, повозился, чтобы принять удобную позу, и вдруг весело растянул длинные губы.
– Я пробовал сидеть в кресле с заложенными за спину руками, – игриво проговорил он. – Однако у меня ничего-о-шеньки не получилось…
И когда он говорил это, на лице Игоря Саввовича появилось то самое выражение, которое всегда сначала радовало Валентинова, а потом пугало. Выражение лица Игоря Саввовича было таким, точно в кресле сидел не тридцатилетний заместитель главного инженера крупного сплавного треста, а десятилетний ребенок. Интеллект Валентинова вопреки желанию заставлял думать, что в детской бездумной улыбке Игоря Саввовича, в его временной безоружности кроется опасное, грозное, непонятное, редкое среди людей типа и возраста Игоря Саввовича.
– Вот такие-то дела, дорогой мой Игорь Саввович!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142