Рассказ старика – разрядка для лесозаготовителей. В их смехе – и радость оттого, что живым и здоровым вернулся бригадир, что пятьсот шестьдесят шесть кубометров леса взято в Глухой Мяте, что все идет хорошо и завтра оживет трактор Георгия Ракова и что недалеко то время, когда вернутся они в поселок, где живут их сестры, матери, жены, дети, где их дом.
Хорошо, весело, душевно смеются лесозаготовители Глухой Мяты, что рядом с шестидесятой параллелью, в нарымской стороне.
Просмеявшись, ждут от старика продолжения, но он только разводит руками, словно говорит: «Какое тут может быть продолжение. Не купил я, конечно, одеял!»
– Ну ладно, товарищи! – поднимается бригадир Григорий Семенов. – Спать пора! Завтра – рабочий день.
– Это правильно, парень, – отзывается Никита Федорович и, привстав, похлопывает Григория по плечу. – Молодец ты! Право слово, молодец!
– Ну, ну! – смущается бригадир. – Дело есть дело!
И в это мгновение Виктор Гав приподнимается с матраса.
– Григорий Григорьевич! – звонко произносит он. – А ведь мы мотали бобину!.. Жалко – провода не было…
– Виктор! – тянет его за рукав Борис, но все уже сказано…
– Они и вправду мотали! – подтверждает Раков. – Сам видел, как ночь просидели.
Бригадир Семенов широко улыбается – рад.

Глава пятая
1
Капель в Глухой Мяте просыпается раньше людей.
С порозовевшей сосульки скользит прозрачная капелька; повиснув и покачавшись на острие, срывается и звонко, как о металл, ударяется о затвердевший снег. Когда капелька наливается, покачиваясь, в ней отражаются и барак, и небо, и тайга, и остаточек луны. Потом скользит вторая капелька, вытягивается, за ней еще одна и еще – и бегут наперегонки, и, истекая ими, светлеет, делается прозрачной розовая на заре сосулька, отливает радугой, а свет, пробившийся сквозь лед, семью цветами спектра разделяется на беленом стволе березы.
Капель отбивает чечеточный танец. Григорию Семенову капли выстукивают веселый мотив. Касаясь головой крыши барака, стоит он.
Улыбается Семенов. Не сутулится. И даже не торопится. Просто стоит у барака и смотрит. Любуется. Стучат, торкочут светлые, совсем еще розовые капли…
– На работу, товарищи! – кричит он в дверь барака.
Утром лесозаготовители идут в лесосеку плотной цепочкой друг за другом, как в военном строю. На плечах шевелятся топоры, поет, изгибаясь, пила, синий папиросный дымок втягивается в сосны. Девять человек – целое отделение с командиром впереди – идут по Глухой Мяте. Федор Титов тихонько напевает: «Дан приказ: ему – на запад…»
С фырком вылетает из кустарника рябчик, задев крылом за ветку, валится на бок, но выпрямляется и, кинувшись к земле, косо вздымается. Потревоженные птицей, качаются вершинки сосенок.
Деревья растут часто, меж стволинами просвечивает разноцветный снег, точно пролили синюю тушь, а потом разбавили розовой, зеленой, коричневой – и получилось красиво: опереньем павлиньего хвоста лежит снег под соснами.
Лесосека открывается перед лесозаготовителями веером хлыстов, прорежинами сосен, сквозь которые пробиваются лучи солнца.
– Начнем, товарищи! – из конца в конец лесосеки несется голос бригадира Семенова.
Мотив песни не покидает Федора Титова все утро: «Дан приказ: ему – на запад…» Песня звучит в ушах, слышится в гудении мотора, тайга пропиталась песней, как запахом смолы. От песни не уйти, не спрятаться – висит на кончике языка, прячется за зубами, клубится звуками рядом с сердцем. Песней насыщено утро до отказа, до предела, как тайга солнцем, и от этого Федору кажется, что солнечный зайчик забрался к нему в грудь – веселится там, озорничает, а иногда пробивается наружу беспричинной глуповатой улыбкой, от которой лицо Федора становится забавным.
Притащив воз на эстакаду, от все той же беспричинной радости, от зайчика в груди Титов кричит Никите Федоровичу:
– Героям гражданской войны привет! Работаем, как говорится, конечным делом… – беззлобно и весело дразнит он старика его любимыми присказками, но Никита Федорович не обижен, отбивается.
– Дураков не сеют, не жнут, они сами родятся, как говорится, – шутит он и сам начинает смеяться – опять попала присказка!
Никита Федорович Борщев приход весны узнает ногами. Когда стушевываются, уходят на север морозы, отходят, истекают последними остатками боли ноги. Нет больше бессонья по ночам, не скорбят больше ноги. Натянув шерстяные носки, две пары портянок, припечатывает Никита Федорович каблук в пол, крутит ногами, как в танце. «Ишь черти! Им бы теперь хоть снова по девкам! Вот до чего неугомонные!»
Молодеют от весны ноги Никиты Федоровича, носят его по земле легко и быстро, точно малолетку жеребенка тростинки-ноги с лобастыми бабками. Хвалится Никита Федорович людям: «Я еще потолкаюсь промеж молодых, как говорится! Я еще хрустенек, как малосольный грибок! Ты, парень, не смотри, что мне семьдесят!» И не зря похваляется старик – редкий может сравниться с ним в работе. Не силой, не гибкостью мускулов берет старик, а умением, сноровкой, хитростью.
Молодо, сильно бьются сердца Виктора Гава и Бориса Бережкова, стучат в грудную клетку, как метрономы. Весенняя капель – призывный набат, зовущий в другой мир, в иную жизнь. Кажется парням, что капель отстукивает такты пароходных плиц, которые, взбаламутив мутную обскую воду, скоро потянут пароход «Пролетарий» к студенческому городу Томску.
Весна!
Кружатся ребячьи головы от распахнувшейся настежь перед ними жизни. Прилетевшие издалека, с гор Алтая и Средней Азии, весенние ветры манят за собой, и от этого сжимается, крохотится маковкой привычный мир Глухой Мяты, рядом с ним встает громадное, голубое – новая жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68