Тут и выяснилось, что Олег ничего не помнил, остался в памяти только дверной скрип, холодное прикосновение к затылку оловянной лужи и дрожащий звонок велосипеда. Что произошло с ним, отчего началось, что испугало, когда Олег впервые почувствовал тревогу — все это из памяти ушло.
— Отлично, хорошо! — бодро сказал Гололобов. — А теперь, дорогой, послушаем сердечко.
Как много солнца жило в комнате! Казалось, что если добавить еще чуточку, то стены упадут, открыв сияющую голубизну неба, вольную просторность реки; тогда на душе станет совсем спокойно и легко, все несчастья кончатся и не надо будет тревожиться за Полярную звезду — ничего с ней не случится!
— А страхи вас какие-нибудь мучают? — спросил Гололобов таким тоном, словно подслушал мысли Олега. — Боитесь вы чего-нибудь?
— Нет!
— Ну и отлично, ну и отлично! — фальшиво-бодро воскликнул невропатолог. — Никогда не встречал такого здорового больного!
Посидев еще минут пять, поговорив о разных разностях, Гололобов и отец ушли, долго шептались в соседней комнате, но Олег не прислушивался. Подтянув ноги к животу, вобрав голову в плечи, лежал он на кровати — маленький, тихий, очень бледный. Лежал и боялся, что солнце вечером уйдет за горизонт; неотвратимость этого была очевидна, и страх перед ней был так же ужасен, как страх перед вечностью.
Прошло три дня. Прончатов пил лекарства, купался по утрам в прохладной реке, вздымал двухпудовые гири, но ничего не помогло — за три дня он вымотался, как на сенокосе; коричневая кожа сухо обтянула лицо, на локтях повисли сухонькие мешочки из сморщенной кожи, а Анка Мамаева напрасно стучалась по вечерам в его окошко твердым длинным ногтем — он затаивался, не дышал от страха, что она услышит. Когда же женщина тихими шагами удалялась, Олег думал: «Не знаешь ты про Полярную звезду, не знаешь!»
В конце недели отец решил везти Олега в областной город. У директора леспромхоза уж был выпрошен катер, Гололобов уж назначил для сопровождения медсестру, в областном городе обкомовское начальство уже договорилось со знаменитым профессором, чтобы он принял сына известного председателя колхоза, как все переменилось…
В конце недели, часов в девять вечера, когда на небе вспучилась ранняя луна и скворцы в палисаднике пели сытые песни, в калитку прончатовского дома постучал старый старик Емеля Рвачев. Имел он в руке березовый посох, на голове — войлочную шапку времен крепостного права, на плечах — холщовую рубаху, а на ногах, как полагается, лапти с онучами. На дворе у Прончатовых жили две злющие собаки, кобель Крючок был под вечер спущен с цепи, но он первым ласково подбежал к старику, ткнулся носом в его колени. Не обращая на собаку внимания, Емеля Рвачев сдернул с головы шапчонку, перекрестившись двумя перстами, напевно сказал:
— Ну, здорово, Марея, здорово, председателей! Вы не сидели бы на крылечке, а подмогли бы мне. Нога по ровному-то еще ничего, еще идет, а вот подняться куды — так это я не могу!
Олег Олегович Прончатов-старший и его жена Мария Яковлевна радостно бросились к Емельяну Рвачеву, взяв его под руки, завели на крылечко, где и посадили на кедровую табуретку. Он удобно устроился на ней, положив на пол котомку, закрыл глаза и стал пахнуть на весь двор. Овчиной и разнотравьем, печной сухостью и рыбой, жарким ветром и солодом пахло от Емели Рвачева.
— А кобель-то ничего, — наконец задумчиво сказал он и движениями плеч почесал спину. — Только скучно ему. Одно дело сидеть на дворе, другое дело — медведь!.. Ты, председателев, на месте, однако, не стой, на меня сурьезным глазом не гляди, а вали-ка за сыном. Пущай он предстанет предо мной, как лист перед травой…
Когда Олег Прончатов-младший появился на крыльце, Емеля Рвачев на его приветствие не ответил, а, наоборот, бороденку задрал к небу, приосанившись, так строго посмотрел на больного, что глаза сделались тонюсенькими щелочками. Потом старый старик Емеля опять закрыл глаза и самодовольно сказал:
— Ты садись, парень, садись! Опосля того как я твой шаг услышал, мне твоя болезнь ясная. Так что ты сиди себе и молчи!
Все притихло на прончатовском дворе. Свернулся уютным клубком возле крыльца свирепый кобель Крючок, угомонилась беспрерывно бегающая по цепи сучка Репа, катилась по нежной траве предвечерняя тень от сквозного розового облака, загорались красным окна соседних домов. В пегой бороденке Емели Рвачева путались солнечные соломинки.
— А вот вылечу я вам сына! — после длинной паузы сердито сказал он. — Лечить буду десять ден, во всем ему сделаю переворот. Что было верхом, станет низом, что ходило впереди, то будет с хвоста, чего не было, то будет, а что было, того не найдешь… За леченье возьму кобеля. Глаз у него ровно крыжовник, носом он к месяцу, под брюхом у него — благодать!.. Энта вон сука — мать егойная?
— Мать!
— Этого кобеля мне отдашь!
Емеля Рвачев поднялся с табуретки, запахнув пуще прежнего, с длинной улыбкой положил руку на голову Олега. Старик только-только прикоснулся к волосам пальцами, как по телу Прончатова пробежали легкие, завихрящиеся искорки, мускулы обмякли, дыхание утишилось; Олег, закрыв глаза, затих под рукой старика.
«Все это было когда-то. И запах этот был, и рука была, и скрип лаптей…» — подумал он.
— Ты, парень, как есть, так и вали за мной! — строго сказал старик. — Не оглядывайся ни на мать, ни на отца, ни на дом родной. Ты только на меня гляди — я тебе мать, отец и дом родной!
Опираясь на посох, увлекая за собой подвывающего от тоски кобеля, Емеля Рвачев двинулся к калитке, бесшумно отворив ее, вышел на улицу. Он уже был метрах в двадцати от ограды, как Олег поднялся с крыльца, плавной, качающейся походкой двинулся за стариком, глядя ему в спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79