Кожа блестела, как полированное дерево, кое-где на суставах она разошлась, и в образовавшиеся щели видны были янтарно-желтые кости. Пастух стоял неподалеку с таким видом, как будто это дело его рук, и наблюдал за ними. У него было простое, широкое лицо и хитрые глаза. При ближайшем рассмотрении мумия выглядела жутко. Похоже, это была мумия молодого мужчины, его колени были подтянуты к подбородку, череп покрывали пряди спутанных черных волос, даже ресницы остались нетронутыми. Из истлевших погребальных пелен торчали две высохшие руки. Пальцы были перевязаны бечевкой, он заслонял ими свои закрытые глаза. Казалось, что, съежившись, он старался укрыться от чего-то непереносимо ужасного – то ли в миг смерти, то ли в страхе перед будущим.
Камилла прошептала:
– Что они с ним сделали?
– Не знаю. Иногда они прокаливали или коптили тела. А иногда тела мумифицировались прямо на открытом воздухе.
– Нам не следует здесь находиться, – сказала она. Роберт наклонился к голым плечам:
– Да нет же, как раз следует! Просто потрясающе! Тут нет ничего священного. Сотни мумий выставлены в музеях.
– Но эта мумия совсем не такая, как те.
В эту минуту пастух поднял мумию – она казалась легкой как перышко – и перенес ее к самому входу, поближе к свету.
– Quiere un pedacito?
Он начал отдирать еще один лоскут пелен.
– Нет! Не надо! – со злостью набросилась на него Камилла.
– Да какая разница. – Роберт опустился на колени, чтобы внимательно изучить ткань.
Он думал о том, не может ли за сложным узором – стилизованным переплетением людей и животных – скрываться особый тип письма. Но рисунок прерывался в складках тела.
– У некоторых племен существовал обычай именно так мумифицировать своих мертвых. Это только выглядит странным… – сказал Роберт.
– Это очень личное.
– Это вовсе не личное. – В нем росло раздражение. – Инки устраивали целые шествия и проносили мумии по городу. – Он по-прежнему стоял к ней спиной. Ему хотелось только одного: чтобы она наконец закрыла рот и он мог спокойно оценить эту находку – свою удивительную удачу. Он сказал: – Инки обращались со своими мумиями как с живыми существами. Они беседовали с ними, иногда ели с ними, а порой даже спрашивали их о том, как назвать новые земли.
– Но мы чужие на этой земле. – Камилла посмотрела на странные желтые руки. – Мы – незваные гости.
Но Роберт не слушал ее. Он вытащил свой блокнот и стал что-то лихорадочно в нем записывать.
Она продолжала:
– В любом случае они неживые. Они мертвые. Они мертвы уже несколько сотен лет. Они заслужили покой.
– Естественно, они мертвые. – Его глаза перебегали с мумии на листы блокнота. – Но инки считали, что они разговаривают с ними. – Его голос приобрел резкие нотки. – Неутешительно, правда? Это бессмертие состоит лишь в том, что о тебе помнят другие.
Она услышала в его голосе знакомую горечь. Много лет назад, отчаянно пытаясь утешить Роберта после смерти его отца, она предложила ему то же самое затертое клише: бессмертие в памяти людей. Уже тогда он отверг это, беспомощно обнимая ее.
Теперь, как будто читая ее мысли, Роберт сказал:
– Потому что воспоминания не всегда хранят чистую правду, разве не так? Сам человек исчезает навсегда. На самом деле инки общались не с умершими. Они оставались лишь с собственными образами умерших и домыслами о них. – Он развернул мумию так, чтобы лучше ее рассмотреть. – В этом теле ничего нет. Его здесь нет. – И он снова принялся что-то быстро писать, как будто боясь, что пастух прогонит их отсюда раньше, чем он опишет этот труп в мельчайших подробностях.
Камилла повернулась к нему спиной. Скрип его ручки вызывал у нее чувство отвращения. Каждый раз, когда он заканчивал страницу, раздавалось самодовольное потрескивание. Камилла бросила взгляд на пастуха, в надежде найти поддержку, но он не понимал их. Он все мял и мял в руках шляпу, пытаясь скрыть непонятный стыд. В конце концов Камилла попыталась успокоиться и сказала, обращаясь к стене:
– Я думаю, мертвые заслуживают такого же покоя, как больные или спящие. Они беззащитны.
Роберт продолжал писать.
– Ты сама сказала, что они мертвые.
– Тело тоже часть человека.
– Но это даже не тело. Его полностью выпотрошили.
Она снова взглянула на скорчившуюся фигурку и вдруг осознала, что ее всю трясет, трясет от чего-то, похожего на жалость. Ей даже захотелось обнять этого молодого мужчину. Она не замечала никаких надрезов на его сморщившемся торсе.
– Он все еще человек, – просто сказала Камилла.
– Нет. Здесь ничего не осталось. Ни сердца, ни печени, ни даже мозга. Они вынули из него абсолютно все.
Говоря все это – а его слова казались ему чужими словами, совершенно безжалостными, – Роберт чувствовал, как это странно звучит. Он смотрел на забальзамированную оболочку. Все внутренние органы в таких телах извлекались через задний проход или влагалище, и оставалась только эта призрачная тень человека. Для инков внешнее было важнее, чем внутреннее, – его облик, черты, которые они привыкли видеть изо дня в день. При бальзамировании даже мозг – оплот памяти – просачивался вниз по телу, как жидкость, и впитывался в подкладку из хлопка, на которое было посажено мертвое тело. Так что все, чем был когда-то этот человек, его память о прошлом, концентрировалось в этом хлопковом тампоне. Роберт оглядел каменную комнату, как будто в ней могло быть что-то еще. Но комната была пуста. Он думал: в высохших флюидах мертвого мозга собраны все истории человеческих жизней. И он представил, как они освобождаются и улетают в воздух, когда человек умирает – воспоминания прошлого, инков, его собственного отца, – как они свободно парят в своем мире:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48