Не исключена возможность использования авиации для переброски войск на полуостров, поскольку, как бы ни вел себя офицерский корпус, испанский флот, судя по всему, останется верен республике. А это предполагает вовлечение не только частных предприятий или нацистской Auslandorganization , как было до сих пор, но даже министерства иностранных дел Германии.
– Послушайте, вы ведь англичанин, а ни ваша газета, ни ваша страна не хотят вмешиваться в это дело. Зачем вы всем этим занимаетесь?
Ее глаза в задумчивости устремлены на него. Керригэн засучивает рукава рубашки. Мягкий тон и торопливая речь женщины застают его врасплох. Он пытается отвлечься на что-то и, не найдя ничего лучше, взглядывает на часы.
– Десять минут шестого, – говорит он, и зажженная сигарета у него в руке вздрагивает.
Наконец он делает последнюю глубокую затяжку и медленно выдыхает дым. С возрастом он понял, на какие вопросы стоит отвечать, а какие лучше не расслышать.
XVII
Сверху льется ослепительный свет, и каждая песчинка отражает его по-своему, отчего гребни дюн кажутся темными, а бороздки на них – совсем светлыми. Ветер заставляет пустыню постоянно двигаться, отделяя легкие частицы от тяжелых, и общий тон пейзажа все время неуловимо меняется: то он золотой с серебристыми прожилками, то цвета загара с вкраплениями бледно-розового и шафранного, то белый с серо-оранжевым оттенком, огромным облаком заволакивающий все и стирающий линию горизонта… Вот один слой песка скользит по другому, слышны их скрип и шорох. Огромная спящая дорога. Ложбина, в которой расположился лагерь, находится возле холма, окруженного маленькими серповидными дюнами. Гарсес открывает мешок, достает черный провод, обматывает его вокруг палаточного столба, и вот уже примерно в полутора метрах над землей натянута антенна радиоприемника. Незаметно, ничем не потревожив ни воздух, ни землю, спускается вечер. Солнце, запорошенные пылью палатки, дюны, равнина – все это Сахара: ослепшая от темноты, древняя и неприступная в своей суровости. Отделившись от остальной группы, Гарсес пытается разобраться в дневниках экспедиции Серверы и Кироги в Адран-Темар, состоявшейся в 1886 году, в набросках по поводу формирования и состава почвы, в картах, испещренных значками и пометками, которые касаются наиболее важных участков, обозначенных переплетающимися линиями. И вот теперь они должны проникнуть туда и установить связь с племенами, наиболее лояльными в отношении испанского протектората, но сделать это тайно, поскольку по договору 1912 года о границах в колониальной зоне эта территория принадлежит Франции.
Несколько дней назад они миновали каменистую пустыню Дра у последних отрогов Джебель-Куаркзиза. «Цепляйся за время», однажды сказал ему Керригэн; помнится, они сидели у него в комнате с видом на Медину на улице Кретьен и потягивали виски. «Время», думает Гарсес, упершись невидящим взглядом в песчаную стену. Все эти семь недель он только и делал, что цеплялся за него. В пустыне время превращается в абсолютно ненужное понятие, и лишь чернота и голубизна неба отмечают его ход. Однако на исходе дня у этого тысячекилометрового пространства можно отвоевать несколько метров и укрыться на них вместе с радио, что он и делает – вдумчивый исследователь днем, раненый волк ночью. Около шести вечера у него начинают расти клыки. Если преодолеешь себя – будешь работать и дальше, если отступишь – вернешься в исходную точку. Гарсесу кажется, что прошли годы с того раннего утра, когда они погрузили на машины с огромными колесами, специально предназначенными для езды по песку, весь свой багаж: карты, инструменты, фляги с водой, ящики с рисом, мукой, финиками, консервами, чаем и кофе. Странный это был день, но еще более странной была предыдущая ночь, полная волнений и необъяснимых событий. Он вспоминает, что они кончили проверять карбюратор и как раз собирались отъезжать от казармы, когда в часовне начались приготовления к похоронам полковника Моралеса. Заведя мотор, он услышал вдали первую в этот день песнь муэдзина и вместе с дуновением ветерка ощутил на лице прикосновение тайны. Он не был верующим человеком, но жившая в нем страсть – к духовным ли исканиям или географическим открытиям – оказывала на него постоянный натиск, которому он не мог противостоять. В то утро он испытывал беспокойство, отличное от того, что охватывало его в начале любой экспедиции, и в таком состоянии пребывал все дни путешествия.
Он так четко представлял себе Эльсу Кинтану в театре, а потом на улице, будто ее образ отпечатался у него на сетчатке, а тело по-прежнему ощущало ее близость, пусть темнота и разделяла их. Она была непознанным миром, неведомой, не нанесенной на карту землей. Если бы можно было зарисовать ее, как местность: профиль, черты лица, малейшие их изменения, движение и покой – и найти наконец в этом лице главное. На карте человеческого мозга путь порой прокладывает память, но буйные натуры обычно отказываются мириться с пробелами в ней и в своем нетерпении заполнить их прибегают к фантазии. Поэтому то место, которое она заняла в его душе, Гарсес раздвинул до размеров космоса, способного раздвигаться и дальше. Для любви, настолько овладевающей сознанием, достаточно запаха, слова, мысли – и она растворяет действительность, как дождь растворяет известняк, уводя силой притяжения неизвестно куда. Погруженный в эти грезы, Гарсес опять и опять вызывает в памяти образ Эльсы Кинтаны, представляет ее кожу, мерцающую в лунном свете, и постепенно она вся открывается ему; всегда вполоборота, всегда загадочная, какой он увидел ее впервые, всегда бесплотная, она то появляется, то исчезает в раскаленном и подвижном песчаном лабиринте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61