Наконец Тилли открыла дверь, ведущую на 42-й путь, и начала по ступеням спускаться на платформу. Поездов на путях не было, как и людей на платформах. В воздухе пахло затхлостью. Справа были еще пути и платформы. Слева – низкая стена, а за ней переплетение труб, переходных мостков и лестниц. Через решетку сверху просачивался дневной свет.
– Там наверху – улица, – пояснила Тилли, – на которой я прежде жила.
В конце платформы висел знак, запрещающий проход, но Тилли, не обратив на него внимания, быстро взобралась на перекинутый через невысокую стену мостик. Увидев, что Джинкс медлит, она сказала:
– Увидишь, там не так уж плохо.
Путаница туннелей и проходов приводила Джинкс в ужас. Она шла, ухватившись за руку Тилли. Затем наконец они добрались до дома.
Большая из комнат, примерно двадцать квадратных ярдов, вмещала в себя ржавую плиту, потертый диван и несколько стульев, расставленных у видавшего виды стола. Там был даже телевизор.
– Ну как? – Тилли широко улыбнулась, показав щербатые зубы. – Не так уж плохо, верно?
– А телевизор работает? – поинтересовалась Джинкс. Это было единственное, что ей пришло в голову спросить.
– Не-а. – Тилли пожала плечами. – Но с ним в доме уютнее. И кто знает, может быть, когда-нибудь сюда проведут кабель.
В этой комнате жили шестеро мужчин, но ночью в постель к Джинкс никто залезть не пытался, и она решила остаться.
Джинкс жила здесь уже три года, и за это время Тилли и остальные научили ее многому. Показали мусорные баки во дворах ресторанов, где всегда полно всякой еды. Иногда там можно было даже обнаружить продукты в упаковке. Просто раздолье для таких, как Тилли, а теперь и Джинкс.
Она научилась попрошайничать, рассказывать истории о том, как у нее украли автобусный билет, который она купила на последние деньги, и теперь, чтобы добраться до любимой мамочки, ей нужно всего тридцать четыре доллара. Джинкс не переставала удивляться, сколько людей покупаются на эту нехитрую ложь. Конечно, нужно соблюдать осторожность, чтобы не попасть на одного и того же лоха дважды, но, даже если тебя уличат, всегда можно раствориться в толпе, и вскоре возмущенный лох окажется в дурацком положении.
Она также научилась чистить карманы, и это у нее хорошо получалось. Даже Пол Хейген не мог застукать. Но сейчас на Таймс-сквер работать было нельзя, полицейский выгонял ее уже третий раз за неделю.
– Так куда же мне идти? – спросила Джинкс.
Пол Хейген пожал плечами.
– Куда хочешь. Мне велели гнать вас отсюда, я и выполняю приказ. Понятно?
Джинкс тоже пожала плечами и, бормоча под нос ругательства, пересекла Бродвей. Народу здесь было невпроворот, потому что в восемь часов в здешних театрах начинаются спектакли. Многие спешили, надеясь попасть в зрительный зал до того, как поднимут занавес. Сворачивая за угол на Сорок третью улицу, Джинкс наконец увидела нужного человека, вынырнувшего из толпы. Пробормотав еле слышно: «Охота начинается завтра», – он сунул ей в руки толстый конверт и снова исчез в толпе.
Сопротивляясь желанию оглянуться – посмотреть, не следит ли за ней Пол Хейген, – Джинкс бросилась к станции метро.

* * *

Очень хотелось расслабиться.
Хедер закрыла глаза и сразу же оказалась в маленькой квартирке Джеффа на Уэст-Сайде. Воскресное утро, она в его старой рубашке, больше на несколько размеров. Но это замечательно, потому что так ближе к Джеффу. На полу разбросаны газеты – кажется, «Санди таймс", – в окно светит ласковое солнышко, а они собираются куда-то, может быть, купить бублик и отправиться в Монингсайд-парк покормить птиц и белочек.
Ну прямо как в кино. Как будто смотришь один из старых романтических фильмов о любви в Нью-Йорке, где никогда не идет дождь, если только героине не захочется погулять под зонтиком, а дорожки Центрального парка созданы для прогулок под луной. Нигде не видно ни пьяных, ни сумасшедших, ни нищих, не говоря уже о пыли и мусоре, которые летят в лицо, когда с реки дует ветер.
Хедер вздрогнула и открыла глаза, заставляя себя вернуться к реальности. Сейчас она находилась в квартире отца, окна которой смотрят на тот же Центральный парк. За ними темно, а Джеффа нет. Вообще нет. Он погиб.
«Не надо было ходить в морг смотреть тело. Не снимать трубку, когда позвонил Кит Конверс, в крайнем случае после разговора остаться дома. Не надо было это видеть».
Еще не до конца проснувшись, Хедер вспомнила обезображенное лицо, обгоревшую плоть и...
...место, где у Джеффа была татуировка.
Боже, сколько раз она обводила кончиком пальца это маленькое солнце!
«Ее там не было, – сказал Кит Конверс. – Я говорю вам, сегодня утром эта часть тела обгоревшей не была и татуировка там отсутствовала!»
Очевидно, поэтому Хедер и не могла примириться и заставить себя поверить в смерть Джеффа. Разве сейчас в том месте, где была его любовь, не должна ощущаться ужасная пустота? Но она этой пустоты не чувствовала, а продолжала вести себя так же, как в тот вечер, когда арестовали Джеффа. Продолжала думать, что все происходящее – ошибка, кошмар, от которого они скоро очнутся. И снова наступит осень, и Джефф будет ждать ее в их любимом маленьком ресторанчике, и...
– Перестань! – крикнула, вернее, простонала Хедер и крепко обхватила себя руками, чтобы унять начавшийся озноб. Затем беспокойно двинулась к окну и уставилась в мрак.
Часы показывали только восемь, а у нее было такое чувство, словно сейчас глубокая ночь.
В дверь небольшой гостиной, смежной со спальней, постучали, и через секунду появился отец.
– Мы собираемся в «Арену» поужинать. Хочешь пойти с нами?
– Какая арена?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94