Мало того, он любил такие прогулки.Однако на сей раз все портила та печаль, в которую его поверг вид младенца, тихо сосущего палец. Прежде он принимал без споров, что беседовать с ним нельзя. Посвистишь, почмокаешь, он — погукает, и на том спасибо. Теперь ему казалось, что их разделяет пропасть, через которую не перелетят никакие чмоканья.Вот — он, без гроша в кармане, вот — богатый младенец. Если бы тот хоть что-то кумекал, можно было бы у него занять. Просто замороженный вклад какой-то. Вещь неприятная!Погруженный в эти мысли, он не сразу заметил, что кто-то его окликает. Заметив же, взглянул — и увидел, что человек в котелке катит коляску с пренеприятнейшим младенцем.— Здравствуйте, мистер Литтл, — сказал он, и Бинго понял, что это букмекер Чарли Пиклет, принимавший участие в недавних делах со Страшилой. До сих пор он видел его только на бегах, где (несомненно, из самых благородных побуждений) котелок заменяла белая панама, а потому — не сразу узнал.— Здравствуйте, мистер Пиклет, — сказал Бинго. — Не знал, что вы живете в наших краях. Это ваш ребенок?— Да, — отвечал букмекер, бросив взгляд на коляску и заморгав, словно рыцарь, который увидел дракона.— Тюпу-тюпу, — заметил Бинго.— В каком смысле? — спросил мистер Пиклет.— Это я младенцу, — объяснил Бинго. — Очень миленький.— Миленький?— Ну, — сказал честный Бинго, — не Роберт Тейлор или, допустим. Кэрол Ломбард, но уж получше моего.— По-луч-ше?!— Конечно. Хотя бы похож на человека.— Ничего подобного. Скорее уж ваш похож.— Мой?!— В определенной мере.— Господи, чушь какая!— Чушь? — удивился Пиклет. — Ладно, заключим пари. Пять к одному, что моя Арабелла уродливей всех в Лондоне.Бинго вздрогнул:— Ставлю десятку!— Идет. Где она?Бинго на секунду заколебался, но тут же решил, что недооценивает сына.— Вот, — сказал он, вынимая купюру и потрескивая ею в воздухе.— Хорошо, — сказал Пиклет. — Вот — пятьдесят. Судить будет полицейский. Эй, констебль!Большой приятный полисмен приблизился к ним.Бинго признал, что лицо у него честное.— Констебль, — обратился к нему Пиклет, — как по-вашему, какой ребенок страшнее?Полисмен рассмотрел младенцев.— Куда им до моего! — сказал он. — Вот это рожа так рожа. А мать считает, он красавец. Смех, да и только!Молодые отцы ощутили, что он уклоняется от темы.— Вы про наших скажите, — напомнил Пиклет.— Ваш в соревнованиях не участвует, — прибавил Бинго.Полисмен посмотрел снова. Бинго заволновался — неужели сразу не ясно?— М-да… — сказал судья.— Дэ-э… — сказал все он же.Бинго похолодел. Позже он говорил мне, что непременно выиграл бы, если б не стечение обстоятельств. Пока судья колебался, из-за облаков выглянуло солнце, и луч упал на Арабеллу. Та скривилась и тут же, без перерыва, стала пускать пузыри. Полисмен схватил ее за руку.— По-бе-да! — крикнул он, поднимая вверх ее кулачок. — А вообще-то вы б на моего посмотрели.Булочки, обратившиеся в пепел, и в подметки не годились котлетам, поданным на обед. Выйдя из комы, Бинго напряженно думал, как бы тут выкрутиться.Он и Рози очень любили друг друга, но самая сильная любовь едва ли устоит перед таким открытием. Откуда ни взгляни, выходило, что молодой отец поступил ужасно. В самом лучшем случае молодая мать скажет: «Как ты мог?!» — а опыт семейной жизни учит, что слов этих надо избегать.Бинго набрасывал на конверте «Украли», гадая, насколько это правдоподобно, и «Ветер унес», когда услышал звонок, а там — и голос жены.— Алло!— Алло, — отвечал он.— Здравствуй, дорогой!— Здравствуй, душенька!— Здравствуй, котик!— Здравствуй, мой ангел!— Ты слушаешь?— Да, да, да.— Как Алджи?— О, прекрасно!— Такой же хорошенький?— Д-да…— Письмо получил?— Да.— А деньги?— Да.— Правда, я хорошо придумала?— Да.— Наверное, в банк ты не успел?— Нет.— Пойди с утра, до вокзала.— Вокзала?— Я завтра приезжаю. Мама наглоталась воды, хочет перебраться в Пистени, на грязи.В любой другой момент эта весть возвеселила бы его, но сейчас не произвела впечатления. Думал он лишь о том, что завтра приедет Рози.— Поезд около двенадцати.— Хорошо, хорошо.— Пусть Алджи тоже меня встретит!— Ладно, ладно.— Да, забыла! Открой средний ящик стола.— Средний ящик…— Там корректура для «Женских чудес». Выправь ее и пошли сегодня же. Называется «Нежные ручонки». Ну, я пошла. Мама еще кашляет. До свиданья, лапочка.— До свиданья, кроличек.— До свиданья, пупсик.— До свиданья, зайчик.Бинго повесил трубку и пошел в кабинет жены. Он страдал. Казалось бы, чего лучше — теща наглоталась и кашляет, но нет, радости не было. Вспоминая доверчивый и приветливый голос, он сопоставлял его с тем металлическим голосом, каким жена произнесет сакраментальную фразу. Страдая, он правил гранки.Не знаю, знакомы ли вы с творчеством Рози М. Бэнкс. Критики порой упрекают ее в сентиментальности. Где-где, а в рождественском рассказе свойство это проявилось вполне. Миссис Литтл не поскупилась на снег и омелу, снегирей и поющих крестьян. Бинго рассказал мне эти «Ручонки» во всех ужасных подробностях, но я ограничусь главным. Крестный выгнал крестницу, которая полюбила художника, однако под Рождество она пришла к нему с младенцем. Представьте себе финал. Вот он сидит в библиотеке, обитой дубовыми панелями, одной рукой держит ребенка, другою — выписывает чек…Сцена эта потрясла Бинго. Он вспомнил, что Пуффи Проссер — крестный его сына. Если нежные ручонки раскололи сэра Эйлмера Молверера, прославленного своей черствостью, почему бы им не расколоть несчастного богача?Да, конечно, в середине июня нет ни снега, ни снегирей. Да, Пуффи предупреждал еще на крестинах, что больше серебряной чашечки из него не выжать.
1 2 3