Вся эта история крайне досадна и огорчительна.
— Что сделаешь, — решил я попробовать, — это ведь все часть одной великой цепи,
— Какой цепи?
— Каламбур Марка Аврелия. Он сказал: «С тобой что-то случилось? Очень хорошо. Это часть общего предначертания Вселенной и назначено тебе испокон веков. Все, что случается с тобой, — часть одной великой цепи».
Он так горячо и нелицеприятно послал Марка Аврелия к черту — сразу видно было, что, как и в случае со мной, эта штука не принесла успокоения. Да я и не особенно надеялся. По-моему, данное сочинение Марка Аврелия не годится подсовывать когортам, когда они только что расшибли нос об стенку Судьбы. Надо подождать, пока утихнет боль.
Чтобы спустить на тормозах, я решил переменить тему и спросил у Гасси, не удивился ли он, обнаружив в «Деверил-Холле» Китекэта. Тут же оказалось, что я не сбил пламя, а только подпил керосину. Как ни горячо он отозвался о Марке Аврелии, в сравнении с тем, что выпало на долю Китекэта, это звучало просто как похвала.
Понять его, конечно, можно. Если тебя заставили, вопреки голосу твоего рассудка, в пять утра перебраться вброд через фонтан на Трафальгарской площади, из-за чего погибли твои брюки, а ты сам был схвачен, брошен за решетку и вообще пропущен через мясорубку Закона, ты, несомненно, начнешь склоняться к мысли, что человеку, который сотворил сие, следует вспороть брюхо тупым кухонным ножом. Именно это, если все будет хорошо, Гасси надеялся, наряду со многим прочим, проделать с Китекэтом, и, как я уже говорил, своя логика в его рассуждениях определенно была.
Наконец, исчерпав все, что мог сказать по поводу Китекэта, Гасси, как я и предполагал, обратился к скетчу, создателем и постановщиком которого был Китекэт.
— Я слышал, Перебрайт говорил что-то про скетч с диалогом невпопад, как он это назвал, — сказал Гасси вопросительно, и я почувствовал, что настало время для нежного и медоточивого слова.
— Да-да, он тебе говорил? Это один из номеров в программе концерта, который организует в деревне его сестра. Я должен был исполнять в скетче роль Пата, но в связи с переменой обстоятельств теперь меня в этой роли заменишь ты.
— Вот как? Посмотрим еще. Что это за штуковина такая, черт подери?
— А ты разве не видел? Понго Твистлтон и Барми Фипс показывают ее каждый год в курилке «Трутней».
— Я не бываю в курилке «Трутней».
— Да? Ну, это… как бы тебе объяснить?… сценка с так называемым диалогом невпопад. Герои — два ирландца, Пат и Майк, они выходят, и… У меня с собой есть текст, вот, прогляди — и поймешь, в чем суть.
Он взял из моих рук текст и стал читать, насупив брови. Наблюдая за ним, я осознал, какая неблагодарная работа — писать пьесы. Отдаешь свое создание в руки бессердечного режиссера и стоишь, переминаясь с ноги на ногу, пока он перелистывает страницы и морщится, будто у него где-то болит, а потом сует тебе обратно с кратким заключением: «Дерьмо».
— Кто это написал? — спросил Гасси, переворачивая последнюю страницу, а услышав, что автор — Китекэт, добавил, что мог бы и догадаться. Он, пока читал, то и дело презрительно фыркал и теперь фыркнул опять, значительно громче, словно в шестикратном размере.
— Полнейший бред. Никакого драматического единства. Ни мотивировки, ни формы. Кого должны изображать эти двое действующих лиц?
— Я же сказал. Двух ирландцев по имени Пат и Майк.
— Может, ты объяснишь мне, каково их социальное положение? Честно скажу, я этого понять не могу. Пат, например, судя по его словам, вращается в высшем обществе, так как говорит, что обедал в Букингемском дворце, однако у его жены в доме жильцы.
— Ты прав. Странно.
— Совершенно необъяснимо. Трудно поверить, чтобы человека его класса пригласили на обеда Букингемский дворец, тем более он совершенно не умеет себя вести. Сам же он рассказывает, что на этом обеде королева спросила, не хочет ли он картофельной похлебки, а он, думая, что больше ничего не будет, попросил шесть порций и в результате, по его собственным словам, просидел остаток вечера в углу на грани взрыва. К тому же свой рассказ он то и дело перемежает восклицаниями «Лопни мои глаза» и «Боже ж ты мой милостивый». Ирландцы теперь так не говорят. Ты не читал «Всадники скачут к морю» Синга? Нет? Достань и прочти, и если там найдется хоть один человек, говорящий: «Лопни мои глаза», дам тебе шиллинг. Ирландцы все поэты. Они говорят о душе, о тумане и тому подобном. И выражаются, к примеру, так: «О, этот вечер, он напоминает мне былое — так и хочется вновь очутиться в графстве Клэр и любоваться коровушками в высокой траве».
Гасси перевернул еще несколько страниц, хмуря брови и наморщив нос, словно от неприятного запаха. А я тоже вспомнил былое — нашу школу «Малверн-Хаус» в Брамли-он-Си, как, бывало, преподобный Обри Апджон с синим карандашом в руке прочитывал принесенное мной сочинение.
— Вот еще одна бессмысленная несуразица, — произнес Гасси. — «Моя сестра — в балете. — Ты говоришь, твоя сестра — в балете? — Да, лопни мой глаз; моя сестра — в балете. — Что же она у тебя делает в балете? — Как что, вылетает на сцену, а потом вылетает со сцены. — Чего же это она вылетает? — Да Господи ж Боже ты мой, у нас ведь вылитый русский балет». Это просто бессмыслица. И кстати, еще одна вещь, которую я совершенно не понимаю. После фразы «у нас ведь вылитый русский балет» и в других местах по всему тексту встречается слово «продел» в квадратных скобках. Мне оно абсолютно ничего не говорит. Ты в состоянии объяснить, что оно значит?
— Это сокращение от «проделывает». Здесь ты ударяешь Майка зонтом. Чтобы публика поняла, что сказанное — шутка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73