Когда он излагал свои мысли Мидоусу, тот сурово заметил:
- В нашем деле всегда есть жертвы, товарищ.
- Да уж, как не быть, - печально произнес Арчибальд. - Вообще-то лучше бы кто другой... Ну ладно. А вот напиток - вылейте. Бывает время, когда нужно что-то покрепче.
- Скажите, докуда лить, товарищ.
- Главное, поменьше содовой.
Племянник мой, как все Маллинеры, честен и правдив, а потому прямо вам скажет, что Боттлтон-ист его разочаровал. Как-то там весело, скажет он, как-то шумно, что ли. Надеешься увидеть тусклый ад, а тут просто ярмарка какая-то!
Куда ни взгляни, бойкие дамы лихо окликают друг друга. Шустрые кошки снуют среди мусорных баков. Из кабачков раздается музыка. Дети в немыслимом количестве не столько плачут, сколько скачут. Словом, все исключительно похоже на бал в Национальном клубе либералов.
Но Маллинера не проймешь. Племянник мой пришел, чтоб утешить страдальцев, и решил их утешить, хоть бы что. Где-нибудь, думал он, да затаилось голодное дитя. И впрямь, когда он свернул в проулок, там обнаружился мальчик, подкидывавший ногой консервную банку. Лицо его было угрюмо, манера мрачна и сдержанна. Строго говоря, он не плакал; видимо, отдыхал.
В мгновение ока племянник схватил его за руку и втащил в булочную, а там, купив хороший хлеб, сунул ему, сердечно прибавив:
- Хлеб.
Мальчик попятился и стал еще мрачнее.
- Даром, - заверил Арчибальд. - От меня. Я-тебе-дарю. Хлеб. Хороший.
Нежно погладив мальчика по головке, он поспешил уйти, опасаясь благодарности, но через два шага что-то твердое угодило ему прямо в макушку. Подумав о молниях, крышах и взрывах, он заметил, что вблизи, по канаве, катится злосчастный хлеб.
Заметим, что мальчик рассердился. Сперва он подумал, что племянник мой не в себе, но, увидев на полке шоколад, конфеты и жвачку, немного ожил. В конце концов, думал он, конфета - это конфета, кто бы ее ни купил. Дальше вы знаете. Надо ли удивляться, что он обиделся? А в Боттлтон-ист чувство не расходится с делом.
Арчибальд не сдался. Он поднял хлеб и, сверкая взором, кинулся вдогонку. За всю историю лондонского Ист-энда никто еще не творил добро с таким отчаянным рвением. Но - тщетно. Жизнь в бедных кварталах способствует быстроногости. К тому же несчастное дитя лучше знало местность. Наконец оно исчезло во тьме, а запыхавшийся Арчибальд остался стоять, ощущая лишь одно - потребность в прохладительном напитке.
В самом воздухе бара есть что-то такое, усмиряющее смятенные чувства. Могучий запах напитков, гул и гам беззаботных споров о погоде, политике, королевской семье, собачьих бегах, налогах на пиво, ценах на фрукты, боксе и вере исцеляют сокрушенное сердце. Уже входя в "Гусь и огурец", Арчибальд ощутил, что благодушие к нему вернулось.
Неужели, думал он, какой-то противный мальчишка может изменить наше мнение о массах? Скорее всего его не одобряют, если вообще не изгнали из общества. Судить по нему о страдальце п. - точно то же, что судить о фешенебельных кварталах по Кларенсу Гризли, известному под кличкой Отрава.
Нет, массы в порядке. Сердце его снова сжалось от любви к ним, и он решил, что по меньшей мере надо бы их угостить. С этой целью он подошел к стойке, а там, вспоминая вестерны, обратился к человеку в рубашке с засученными рукавами.
- Ставлю всем! - сказал он.
- Чего? - спросил собеседник.
- Пусть назовут напиток!
- Нет, чего он мелет? - огорчился все тот же собеседник.
- Да господи, - немного растерялся племянник, - это же так просто! Я хочу угостить этих страдальцев. Поднесите им, а заплачу я.
- А! - сказал тип с рукавами. - Теперь ясно. Теперь даже очень понятно.
Слух о том, что среди них появился человек-фонтан, произвел приятное впечатление. Приветливость, и так немалая, заметно возросла, и хозяин пира оказался в окружении почитателей. С каждой минутой он лучше думал о массах. Вот, смотрите: в клубе "Трутни" его никто толком не слушал, а здесь просто жить не могли без его советов и мнений. Да, именно в массах нашел он духовных братьев.
Мадам Рекамье поняла его чувства. Эти хозяйки салонов знали, как приятно быть центром блистательного круга. Вполне возможно, что первые полчаса оказались самыми счастливыми, какие у него только были.
Простые, честные души наперебой убеждали племянника, что он не просто хозяин пира, но и учитель, наставник, мудрец. Осушая стакан за стаканом, они ждали, как разрешит он их маленькие споры. Заверив одного, что дождь скорей всего пойдет не скоро, он сообщал другому, что правительство, при всей своей глупости, вреда причинить не хочет. Человеку в кепке он объяснял, как обращаться к герцогине на небольшом частном пикнике. Человека с перебитым носом он вводил в проблемы апостольского преемства у абиссинской Церкви.
Каждое слово встречал одобрительный гул, а в перерывах кто-нибудь наливал себе лишний раз, чтобы выпить за его здоровье. Судя по тому, что он мне рассказывал, это превращалось в истинный пир любви.
Но все на свете кончается. Арчибальду показалось, что надо кончать и пир. Он полюбил этих страдальцев, но где-то ждут своего часа другие, он просто обязан идти к ним. Заказав по последней, он сунул руку в карман - но ничего не нашел. По-видимому, платя за хлеб, он оставил кошелек на прилавке, а булочник (из сильных, суровых людей, которым мы обязаны своей славой) не счел нужным указать ему на оплошность.
Меня занимает психология, и, слушая, рассказ, я отметил, что племянник мой не огорчился. Лесть и хвала так одурманили его, что он отнесся к делу с мягким юмором. Да, думал он, над ним добродушно посмеются, но он не в претензии. Подхалимски хихикнув, он сообщил о положении дел и собирался уже продиктовать имя и адрес, когда увидел довольно близкий аналог той революции, о которой с чувством говаривал Мидоус.
1 2 3 4