— Один день жизни — пятьдесят дней гипотермии?
— Приблизительно да. Впрочем, других расчетов пока нет. Похвастаюсь собака проснулась хорошо и вечером была жива. Все сделано по высшим стандартам.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Качество регулирования внутренней среды. Все показатели не выходили за границы нормы.
— Расскажи подробнее, с начала до конца. Это интересно.
Рассказываю не очень подробно, но достаточно. Второй раз, как автомат. Попутно наблюдая за реакцией. И где-то стороной — сознание — думаю о разных вещах. А еще где-то чувствую боли в животе.
Слушает молча. Внимание сохранено — не опьянел. Что за человек? Чуть не тридцать лет дружим, а по-настоящему не знаешь. Философский склад ума. Еще в институте был главный спорщик. А к людям он равнодушен. В семье холодок. Мать — сын, он отдельно. Может, скрывает? Все одни смешки. Не видел в трудных ситуациях. Впрочем, воевал хорошо. Несколько орденов.
Рассказываю о нагревании. Как были все напряжены! Будто один организм.
Ему и на меня наплевать. Не замечал, чтобы проявлял сентиментальность. Не суди. Что за обидчивость? А сам каков? Тоже — равнодушный. Сказать о Юре?
— Как ты думаешь — имеет смысл переводить лабораторию в институт кибернетики? (Рассказал о планах, приукрасил немного, скрыл обиды: высмеет.)
— Ребята твои придумали разумно. Там им будет легче. Этот Юра, видимо, толковый. (Он уже меня списал в расход. Первый раз за вечер проговорился.)
Расхваливаю Юру. «Вот посмотри, есть активные философы. Не боятся замахиваться на большое».
А Люба, наверное, все думает и думает. Сживается с новой ситуацией. Может быть, и не будет еще ничего? Нет уверенности, что не отступлю в последний момент. А хорошо бы чего-нибудь случилось: р-раз — и готов. Чтобы и подумать не успеть.
Конец рассказа. Собака проснулась. Что скажет?
— Ваня, ты еще не оставил своей фантазии об анабиозе? (Напрасно я ему рассказал тогда…)
— Нет. А почему я должен ее оставить?
— Да так. Все это сильно смахивает на дешевый роман.
— Знаешь, друг, разные взгляды. Поставь себя на мое место, все прикинь, потом скажи.
— Да уже ставил. Конечно, ты придумал здорово, но как-то нескромно. Как каждое самоубийство.
— А мне наплевать на приличие в таком деле. И совесть моя чиста никому ущерба не нанесу. (Не совсем — Люба. Ты, конечно, перенесешь.) И с каких это пор ты проникся таким уважением к приличиям?
— Пожалуй, ты прав. Привыкнешь к некоторым понятиям и даже не думаешь, чего они стоят. Действительно — кому какое дело? В системе в целом мораль нужна, но с позиции каждого гражданина — она фикция. Осуждение самоубийства — что это такое? От религии пошло, а у нас? Долг. Непорядок, если каждый будет плевать на свои обязательства и уходить, когда захочет.
— Как ты, например, со своим пьянством. Почему-то это ты считаешь приличным.
— Сдаюсь! Уточни: в какой степени серьезны твои расчеты на возможность проснуться? (Ответить откровенно.)
— Знаешь, до чего паршиво мне было в больнице? Прямо чувствовал — вот умру. Страха не было, но, когда тебя душит, — ужасно. Я все еще под этим впечатлением. Конечно, если бы сказали, что умрешь без мук и без предупреждения, я бы примирился. Зачем в самом деле поднимать шум? Я тоже не люблю громких фраз.
— Вот, вот. Но все-таки о «проснуться» — выскажись.
— Я думаю, что шансы есть. Но, конечно, доказательств у меня мало. Вот достроим камеру, усовершенствуем АИК, тогда проведем длительный опыт.
Задумался. И я молчу. Что он скажет?
— В будущем, конечно, эту проблему решат. Только я думаю, что физических факторов маловато. Химия должна помочь: ингибиторы, средства, тормозящие жизненные процессы. Ты слыхал, конечно, о поисках гормонов у зимнеспящих? Может быть, уже нашли?
— Нет, не нашли. Иначе просочились бы какие-нибудь сведения в печать. Мы следим.
— Ну что же, «ехать так ехать», сказал попугай, когда кошка тащила его под кровать… Ты все-таки не торопись. Можно еще потянуть, если лечиться правильно. Мне говорили, что ты злоупотреблял работой.
— Еще ты будешь призывать меня к осторожности! Говоришь это зря, по инерции.
Что-то он погрустнел. Хмель, видимо, проходит.
— Да… Пожалуй, ты прав. Все правильно решил. Ну, не будем горевать! Выпить бы сейчас! Бездарность ты все-таки, что не держишь запаса. (Все равно не дам. Но — охота дать. Нет.)
— Придумал уж ты, что будешь делать на том свете? Судя по твоему условию, тебе придется мерзнуть не менее двадцати — тридцати лет.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что для полной победы над лейкозом нужно расшифровать структуру клеточного деления. В деталях, на атомном или еще ниже уровне. Какой смысл тебе просыпаться раньше времени? (Циник ты. Или опять притворяется? Одно время промелькнула грусть.)
— Смысла нет. Где двадцать, там и пятьдесят. А с другой стороны, я бы еще живых современников застал. Учеников, например.
— Сомнительное удовольствие. Все равно они умнее тебя будут. Машины всякие создадут. «Умножители умственных способностей». И вообще задумывался ты над этой проблемой: что делать, когда проснешься?
— Ты сегодня как нанялся меня дразнить. Да! Задумывался! Не в восторге. Одиноко будет, неуютно. Но я и теперь не разбалован обществом и вниманием. Может быть, люди будущего будут снисходительнее? Как полагаешь — идет к идеалу или нет?
— Вопрос трудный. Но все-таки — идет. Отец рассказывал, что в его время были много грубее: жен били, матерные слова писали на стенах.
— Ну, это еще и мы с тобой застали. Помнишь, ехали с Дальнего Востока после войны? Ходили специально читать на вокзалы в уборные? «Народный эпос» — ты называл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64