А спор был, и военные специалисты будут разбирать его, доискиваясь, кто прав.
Что же до Куракина, то он не сразу поверил, – ведь Меншиков головой рисковал за неисполнение приказа.
Играть отбой – гласил приказ царя. Вывести кавалерию из битвы.
Светлейший, кусая губы с досады, ответил, что потери у него малые, есть резон держаться.
Шведы напирали. Два редута были недостроены, неприятель завладел ими. Петр снова повелел отойти. Он в горячке боя не терял из вида строгое начертание плана.
Военные историки будут гадать: то ли лихое упрямство Данилыча, то ли не успел он договориться с царем, поразмыслить над его диспозицией. Событие беспримерное – Меншиков опять не посчитался с царской волей. Более того, бросил в подмогу несколько пехотных полков.
Уже две лошади убиты под Алексашкой. Шведы и русские смешались, рубятся палашами. Можно ли в такой ожесточенной сече показать врагу спину?
– Ежели сказать «направо кругом», – объясняет Меншиков смущенному царскому гонцу, – то придадим дерзости неприятелю.
Светлейший улавливал то, что Петр не мог ощутить, – атака шведов выдыхается, фортуна дарит возможность, смяв улан, достигнуть палашами пехотинцев, развернув стычку конников в сражение генеральное, не дать врагу отдыха, не дать срока, чтобы перестроиться для обороны.
Петр понял Алексашку, понял малый резон, внушенный моментом, но в подмоге отказал, ибо прорыв Меншикова принес бы, в лучшем случае, победу неполную.
Обратить врага в бегство, прогнать – да, это удастся с ходу, но на большее дыхания не хватит.
Нет, уйти Карл не должен…
Приказывая убрать кавалерию, отвести на фланг, Петр хотел отдать шведов на расправу редутам, впустить как можно большее число в полосу фортификаций, с тем чтобы разрезать лавину атакующих, как рифы разбивают, дробят морскую волну. Разрезать на части, скосить всех прорвавшихся ядрами и пулями, придав, если нужно, огня из траншементов.
Свою же конницу надлежит беречь, придержать для решающего часа. Ведь когда враг побежит, только она обгонит его, не разрешит уйти, закроет пути отступления.
Карл сам полез в ловушку, обложив Полтаву. Осаждающие оказались в охвате. Пора захлопнуть ловушку, именно здесь уничтожить противника. Для этого за годы войны накоплены и силы и уменье, – Петр убежден в этом неколебимо.
Уже сейчас ясно – шведы не те, что прежде. Офицер, прискакавший от Меншикова, докладывает – атака захлебывается. Светлейший в кураже, жалуется, что нет у него пехоты. Пушкари из редутов стреляют ловко, своих не задевают. Убитых шведов возле редутов множество.
Однако два редута, взятые врагом, заполнены стрелками, обращены против нас… Пожалуй, хорошо, что Алексашка не согласился отступить. Редуты нельзя бросать без поддержки. Нельзя, раз подоспели шведские пехотинцы.
Ох, Алексашка, дорогой камрат! Не зарвался бы…
Донесения оттуда неизменно радостны. И вот успех значительный – поток наступающих удалось перерезать. Отряды генералов Шлиппенбаха и Рооса, прорвавшиеся к траншементам – шесть батальонов пехоты и несколько эскадронов, как подсчитали потом, – барахтаются в тисках.
Следовать по пятам, добить! Тут уж Петр не пожалел войск для дражайшего, милого сердцу. Меншиков получил свежих конников и пять полков пехоты, а пушкари в редутах и на прочих передовых позициях посылали ядро за ядром, не переводя духу, обливаясь потом у разогретых стволов.
Лишь немногие шведы успели добежать до Яковецкого леса, нырнуть в чащу. Тысячи заколотых, порубленных, разодранных ядрами оплатили кровавую легенду о Карле.
Не было еще шести часов и солнце было раннее, слепило Куракина, когда он услышал победную весть, облетевшую всю армию проворнее любого курьера. Над полем взлетал, рассыпался, ликующими голосами звенел отбой.
«И Его Величество сам поставил инфантерию в две линии, а светлейший князь Меншиков также по флангам поставил кавалерию, а неприятель также построился в ордин баталии».
Это писалось вскоре после Полтавы, и потомка опять удивит беглость куракинской записи. Он – потомок – жаждет подвести итоги, рассудить. Почему же современник великого сражения столь немногословен?
Но Борис привык заносить в тетрадь обстоятельно то, что испытал и видел сам. Между тем отчетливы в его памяти лишь шеренги войск, выведенных в «ордин».
Три часа длилась передышка. Три часа лихорадочной деятельности Петра, изучавшего ситуацию, вносившего уточнения, поправки в свой план. Три часа полной, загадочной для окружающих прострации Карла, который за все это время не дал ни одного распоряжения, все передоверил генералам.
«И о девятом часу или о десятом началась оная баталия и окончилась вечною славою Его Величеству и нации славяно-российской».
Трудно было определить, когда начали сближаться шеренги, когда схватились врукопашную. Куракин не смотрел на часы, он не отводил взгляда от поля, заискрившегося сталью оружия, медью касок. Зелень трав уже угасла, истоптанная земля уже почернела и растила там и сям столбы дыма. Ветер срывал их, сплетал непроницаемую для глаз ткань. Ее все чаще прожигали зарницы пушечных выстрелов, и вскоре вся она занялась дрожащим, рокочущим огнем, словно пласт войлока, брошенный на костер.
Борису скажут потом, что баталия продолжалась два часа, всего два часа, казавшиеся для него, томившегося в резерве у оврага, нескончаемыми.
Скажут, что Петр, оценив состояние шведов, сократил против плана войска, введенные в бой. А так как солдаты рвались в битву и перемещение в тыл огорчило их, Петр счел нужным объяснить им приказ:
– Неприятель стоит близ лесу и уже в великом страхе;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161