Простились очень нежно.
Царь провел в Париже больше месяца. Он рассчитывал, что заключение договора состоится при нем. Лихорадка временами возвращалась. Уезжал раздраженный. Последние дни – череда праздников, военных смотров, разных плезиров – утомили вконец.
– Роскошь погубит Францию, – твердил во всеуслышанье, морщась от головной боли.
Скорее в Спа, на воды! Французские врачи тоже советуют – леченье там наилучшее. Уже приехала в Спа, ждет его главная целительница – Екатерина.
Шествие из Парижа было триумфальным. Палили из пушек, вставали в ружье французы, потом бельгийцы. Распотешили царя в Намюре, не отпускали два дня. Играли забавное сражение, – полторы тысячи человек в обеих армиях и все на ходулях, высотой от четырех футов до девяти. Кто не устоял, того с поля долой. И второе состязание – на реке Маас, в лодках. Бойцы в панцирях, действуя тупыми копьями, сталкивали один другого в воду.
Город Намюр достохвально укреплен, в чем русский суверен воочию удостоверился. Газета «Меркюр» по этому поводу писала:
«Во время осмотра царь сделал замечания столь разумные, что они сделали бы честь самым опытным инженерам».
Но явилось и огорчение. Петр на пути в Париж предложил купцу Жану Стефано быть консулом России в Остенде, для учреждения прямой торговли с балтийскими портами. Оказалось, Вена согласия не дает.
Теперь добра оттуда не жди…
Еще весной нагрянул в Вену капитан гвардии Александр Румянцев с царским повелением – вывезти Алексея. В Хофбурге отпирались, – знатный русский в столице не проживает. Гвардеец отыскал след, добрался до Тироля. К царевичу пробиться не удалось. Сановники, припертые к стене, отговаривались:
– Император даровал не протекцию, а защиту от опасностей. Император не разжигает злобу сына к отцу, а прилагает старания погасить ссору.
Петр выслушал эти оправдания в Спа из уст Румянцева. Капитан присовокупил, что царевич действительно настроен злобно, ругает царицу, Меншикова. Делит ложе с метрессой – чухонской девкой Ефросиньей, которую взял с собой из Санктпитербурха под видом пажа.
– Все дивятся, царевич от нее на шаг не отходит, а что за сласть? Ростом великая, дюжая, толстогубая, волосом рыжая. Крепостная Афанасьева, приятеля его…
Тут капитан осекся, слово о низком звании Ефросиньи напрасно слетело с языка. А дивиться он мог и тому, что Алексей странным образом, враждуя с отцом, подражает ему. Прежде – кумпанией своей, чем-то сходной с царским всепьянейшим собором, теперь – выбором подруги из простонародья.
Шли в Спа и донесения из России, добавляли к рассказу Румянцева многое. Поведение близких к царевичу людей подозрительно, его настроили бежать, вокруг него, очевидно, заговор.
Между тем посол Куракин ждал депеши от царя, бумаг для выезда к цесарю.
– Не выдаст мне Алексея, тебя пошлю добывать, – говорил Петр в Париже. – У тебя коготок цепок.
Шафиров соглашался, – да, дипломат для сего самый пригодный. Сумеет, поди, выхватить беглеца деликатно, не доводя отношений с Веной до раздора.
Борис в душе жалел племянника и порицал. Поступок безумный, позорный… Гнев царя на него и на ближних обрушится страшный, и поделом. За собой вины Борис не ведал ни малейшей, худший недруг и тот не замешает его, – ведь со дня свадьбы не встречался с Алексеем. А тело юрода, брошенное в колодец, давно сгнило.
Но депеши от царя нет и нет…
Наступала горькая для Бориса пора. Потомок найдет в архиве Куракина очень мало свидетельств о ней и поверит предположению, что почти все, связанное с делом Алексея, сожжено. Но краткая запись в «Ведении о главах в Гистории» под пунктом 281 красноречива:
«О назначении меня посылке к цесарскому двору и для призвания царевича, все сие было в Париже, а в Шпа, по приезде Румянцева, чрез интриги Толстого и Шафирова переменилось, и отправлен Толстой, и об его отправлении и инструкциях».
Призвать царевича, вернуть его на родину Куракину явно хотелось, – потомок уловит это между строк. В том набольший посол видел свой долг родственника, дипломата, русского человека. И вставит он в план книги через шесть лет после смерти Алексея пункт 281 с обидой и с жалобой на несправедливость.
Случай в гистории, для всех несчастный. Карьера набольшего посла нарушена понапрасну, царское же поручение, доставшееся другим, привело Алексея к гибели. Князю Куракину не доверили… А возможно, все обошлось бы иначе. Потомок прочтет и это в пункте 281, уверенный в том, что писавший не мог не рассуждать таким образом.
Что же до «интриг», то потомок вправе будет усомниться, – Шафиров, правда, оттеснил Куракина на переговорах в Париже, как старший по службе, но зла против него не имел, а Петр Толстой всегда был дружен с Борисом. Верил ли он сам в «интриги»? Решал царь, и ранила Бориса его, звездного брата, немилость. Тяжко выносить ее, тяжко признать…
Написанное под пунктом 281 есть отчасти шифр, – Куракин обернул словесным камуфляжем упрек царю, упрек непозволительный, особенно после событий 1718 года.
Толстой действовал решительно, – поднял шум в Вене, пригрозил императору. Царевич, убедившись в том, что отстаивать его с оружием цесарцы не станут, сдался. Последнее его укрытие было в Неаполе, в крепости Сант-Эльмо, глядевшей бойницами на море. Изменника доставили в Москву 31 января. Царь уже был в России, но лишь месяц спустя привели к нему Алексея – перепуганного, плачущего, без шпаги.
Вымаливая прощение, он поклялся назвать всех сообщников и сделал это. Тотчас начался розыск.
Схватили, вздернули на дыбе Авраама Лопухина. Он с великой охотой потянул бы за собой Куракина, но улик не имел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161