Молодые люди подошли к дому бургомистра. Блестящие булыжники были окаймлены пучками зеленой травы, которую никто не выпалывал, так как она устилала улицу ковром и смягчала звук шагов.
В тот момент, когда дверь открывалась, Франц счел нужным сказать своей невесте:
– Вы знаете, Сюзель, великий день приближается.
– Правда, приближается, Франц, – ответила девушка, опуская длинные ресницы.
– Да, – сказал Франц, – через пять или шесть лет...
– До свиданья, Франц, – сказала Сюзель.
– До свиданья, Сюзель, – ответил Франц. И, когда дверь закрылась, молодой человек отправился ровным и спокойным шагом к дому советника Никлосса.


Глава 7 Где andante превращается в allegro, а allegro в vivace


Волнение, вызванное случаем с адвокатом Шитом и врачом Кустосом, улеглось. Дело не имело последствий, Можно было надеяться, что Кикандон, возмущенный на миг необъяснимым событием, вернется к своей привычной апатии.
Прокладка труб для проводки оксигидрического газа в главнейшие здания города подвигалась быстро. Трубопроводы и ответвления понемногу проскальзывали под мостовые Кикандона. Но рожков еще не было, так как их изготовление было сложным делом и пришлось заказывать их за границей. Доктор Окс со своим препаратором Игеном не теряли ни минуты, торопя рабочих, заканчивая тонкие механизмы газометра, наблюдая день и ночь за гигантскими батареями, разлагающими воду под действием мощного электрического тока. Да, доктор уже вырабатывал свой газ, хотя проводка не была еще закончена. Вскоре доктор Окс должен был продемонстрировать в городском театре великолепие своего нового освещения.
В Кикандоне был театр, прекрасное здание, архитектура которого соединяла в себе все стили – и византийский, и романский, и готический, и ренессанс, – с полукруглыми дверями, стрельчатыми окнами, розетками, фантастическими шпилями; одним словом – образец всех жанров, наполовину Парфенон (Парфенон – храм богини Афины, величайший архитектурный памятник Греции.), наполовину «Большое кафе» в Париже. На сооружение театра ушло семьсот лет, и он последовательно приспособлялся к архитектурной моде всех эпох. Тем не менее это было прекрасное здание.
В кикандонском театре играли все понемногу, но чаще всего шли оперы. Однако ни один композитор не узнал бы своего произведения, до того оно было изменено замедленным темпом.
Действительно, так как в Кикандоне ничто не делалось быстро, то драматические произведения должны были применяться к темпераменту кикандонцев. Хотя двери театра и открывались обычно в четыре часа, а закрывались в десять, не было примеров, чтобы за эти шесть часов было сыграно больше двух актов. «Роберт Дьявол», «Гугеноты» или «Вильгельм Телль» занимали обычно три вечера, настолько медленно исполнялись эти шедевры. Vivасе в Кикандонском театре исполнялись, как настоящие adagio (Аdagiо – медленно.), а allegro тянулись бесконечно. Самые быстрые рулады, исполненные в кикандонском вкусе, походили на церковные гимны. Беспечные трели удлинялись невероятно. Бурная ария Фигаро в первом акте «Севильского цирюльника» продолжалась пятьдесят восемь минут.
Разумеется, заезжие артисты должны были применяться к этой моде, но так как платили им хорошо, то они не жаловались и послушно следовали смычку дирижера.
Но зато сколько аплодисментов выпадало на долю этих артистов, восхищавших, не утомляя, жителей Кикандона! Публика хлопала продолжительно и равномерно, а газеты сообщали на другой день, что артист заслужил «бурные аплодисменты» и если зал не обрушился от криков «браво», то только потому, что в ХII столетии на постройки не жалели ни цемента, ни камня.
Впрочем, для того чтобы не приводить восторженные фламандские натуры в излишнее возбуждение, представления давались только раз в неделю. Это позволяло актерам тщательно углубляться в роли, а зрителям – лучше чувствовать красоты драматического искусства.
Такой порядок существовал с незапамятных времен. Иностранные артисты заключали контракты с кикандонским директором, когда хотели отдохнуть, и казалось, что ничто не изменит этих обычаев, когда через две недели после дела Шюта-Кустоса население было вновь смущено неожиданным инцидентом.
Была суббота, день оперы. Нового освещения еще нельзя было ждать. Трубы уже были проведены в зал, но газовых рожков еще не было, и свечи изливали свой кроткий свет на многочисленных зрителей, наполнявших зал. Двери для публики были открыты с часу пополудни, а в три зал был уже наполовину полон. Был момент, когда образовалась очередь, доходившая до конца площади св. Эрнуфа и до лавки аптекаря Лифринка. По такому скоплению публики легко было догадаться, что спектакль предстоит прекрасный.
– Вы идете сегодня в театр? – спросил в это же утро советник бургомистра.
– Непременно, – ответил ван-Tрикacc, – и госпожа ван-Tрикacc, и дочь моя Сюзель, и наша милая Татанеманс, которая страстно любит хорошую музыку.
– Так мамзель Сюзель будет? – спросил советник.
– Без сомнения, Никлосс.
– Тогда мой сын Франц будет первым в очереди, – ответил Никлосс.
– Пылкий юноша, Никлосс, – произнес бургомистр, – горячая голова! Нужно следить за ним.
– Он любит, ван-Трикасс, любит вашу прелестную Сюзель.
– Ну что ж, Никлосс, он на ней женится. Раз мы решили заключить этот брак, чего еще он может желать?
– Он ничего и не желает, этот пылкий ребенок! Но все же он не будет последним у билетной кассы.
– Ах! Счастливая пылкая юность! – произнес бургомистр улыбаясь. – И мы были такими, мой достойный советник! Мы любили! Мы ухаживали! Итак, до вечера. Кстати, этот Фиоравенти великий артист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17