— Гораздо лучше! — с жаром воскликнул Бэбкок. — Я видел ее только раз, в 1909 году, но не забуду этого никогда. Конечно, я не одобряю распутного образа жизни мисс Дункан, но должен признать, что она принадлежит к числу величайших балерин нашего времени. Я был очень разочарован тем, что ее не оказалось дома. Но нам все же удалось поговорить с ее секретарем — мисс Стурджис, тоже американкой.
— И что же мисс Стурджис сообщила вам о бароне Захарове?
— О, мы услышали от нее немало интересного, — сказал Бэбкок, устало усмехнувшись. — В сущности, даже намного больше, чем хотели услышать. Оказалось, что она смертельно ненавидит барона.
— Неужели? — расстроенно воскликнул Эйнштейн. — Я ожидал совсем иного.
— Мисс Стурджис назвала барона ханжой и религиозным фанатиком, который все время сует свой нос в чужие дела. По ее словам, однажды барон Захаров попытался организовать в этом квартале нечто вроде крестового похода против мисс Дункан. Он предложил изгнать ее из этого респектабельного района, мотивируя это тем, что она якобы расшатывает устои нравственности. Эта затея провалилась, он не успокоился и продолжал надоедать соседям своими письмами, в которых цитировал смелые высказывания мисс Дункан из газетных интервью и называл ее опасной революционеркой. Мисс Стурджис также сказала, что если бы не его высокий пост в русском посольстве, соседи с удовольствием выдворили бы из квартала его самого.
— Что еще она вам рассказала? — спросил Эйнштейн, внезапно просветлев. На его лице снова заиграла легкая улыбка.
— Каждое утро Захаров ходит в православную церковь, несмотря на то, что она расположена в нескольких километрах от его дома. Чтобы успеть к заутрене, он обычно встает в пять часов. Однажды он попытался использовать свое положение в посольстве и запретить одному магазину русской книги продавать сочинения графа Толстого — Толстой, видите ли, сомневается в непорочном зачатии. Кстати, дядя барона Захарова был патриархом православной церкви и жил в Москве. Сам барон не выносит католиков и евреев, а протестантов вообще приравнивает к атеистам. «Имея такого соседа, — сказала нам мисс Стурджис, — я понимаю, почему Россия остается такой отсталой страной».
Эйнштейн рассмеялся.
— Чудесно! — воскликнул он. — Теперь рассказ мисс Стурджис отлично вписывается в мою теорию.
— Тогда я сошел с ума, — сказал Джойс.
— Почему? — с улыбкой спросил его Эйнштейн.
— Потому что если бы барон вставал в пять утра для того, чтобы убивать кошек в церквях, или восхищался свободомыслием мисс Дункан, я еще мог бы представить его сообщником нашего загадочного Кроули. Но после того, что рассказала мисс Стурджис, он оказывается вне всяких подозрений.
Эйнштейн кивнул.
— Но ведь так все и было задумано. Когда сэр Джон сказал, что мисс Стурджис ненавидит барона, я подумал, что моя гипотеза развалилась. Но теперь я еще больше уверен в том, что нахожусь на правильном пути. Что было дальше, сэр Джон?
— После того, как мы покинули дом мисс Дункан, Джоунз сказал, что исчезновение Вири снова все изменило, и теперь я не должен идти вместе с ним к Кроули; он отправится туда один. Я не согласился, и мы даже чуть не поссорились. В конце концов ему удалось убедить меня. Я отправился в клуб «Диоген» — я часто захожу туда, когда оказываюсь в Лондоне, — и начал ждать… — Бэбкок остановился.
— Так-так, — подбодрил его Эйнштейн.
— Я ждал до наступления темноты. Потом не выдержал, взял экипаж и отправился к Джоунзу в Сохо…
— Хотите, я угадаю, что вы там увидели? — перебил его Эйнштейн. — Обычную английскую семью, простых людей с честными лицами, которые торжественно клялись вам, что никогда не слыхали о мистере Джордже Сесиле Джоунзе, не так ли?
— О боже! — воскликнул Бэбкок, вскакивая со стула. — Невероятно! Как вы догадались?
— Я прав? — спросил Эйнштейн.
— Абсолютно, — признал Бэбкок. — Но как, черт возьми, вы угадали?
— Гадание не имеет ничего общего с научным мышлением, — резко сказал Эйнштейн. — Скорее всего, потом вы также попытались найти Ливерпульского Костолома — последнюю нить, ведущую к Джоунзу.
— Точно, — сказал Джоунз. — Но его комната была совершенно пуста. Хозяйка клялась, что не сдавала ее никому уже несколько месяцев.
— И как же вы поступили? — спросил Эйнштейн.
— Я вернулся в клуб «Диоген» и просидел там без сна целую ночь, ломая себе голову над тем, что произошло. Утром я отправился на почту, чтобы узнать, кому принадлежит ящик 718. Это был мой последний шанс найти Джоунза и «Золотую Зарю». Оказалось, что там всего 600 ящиков, и ящика с номером 718 нет и никогда не было. Незримая Коллегия снова стала совершенно Незримой, как будто последние четыре года моей жизни я провел во сне. Воображаемый мангуст сражался с воображаемыми змеями.
Сэр Джон замолчал, уставившись в пустоту. Он вдруг начал сомневаться во всем, что раньше принимал на веру, и это ужасное сомнение не могло не отразиться на его лице. В комнате повисла напряженная тишина.
— Великолепно, — неожиданно сказал Джойс.
— Что? — раздраженно переспросил его Эйнштейн. — Вы сказали «великолепно»?
— Да, — мрачно подтвердил Джойс, — и я прошу сэра Джона простить мне это вопиющее бессердечие. Видите ли, я сам в некотором роде художник, и поэтому просто не мог не восхититься мастерством и даже, я сказал бы, элегантным стилем ваших противников. Они разыграли превосходный спектакль, сценарий которого совершенен, как блестящее математическое доказательство. Осталось только написать quod erat demonstrandum — не правда ли, герр профессор?
— О чем вы тут вообще говорите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97