Но опасения, что если не на стороне Гегеля, то на
стороне Сократа последняя правда, а стало быть, и решающая сила, были
неразлучными спутниками его жизни. Можно это еще и так выразить: не он
отстранил "этическое", а в трудную минуту "этическое" отстранилось от него.
Душа его рвалась к "частному мыслителю" Иову, он ненавидел гегелевскую
спекулятивную философию ("Гегель - не мыслитель, а профессор", - писал он в
дневнике)lxxviii, но он не мог до конца выкорчевать из души своей страха
перед открытыми эллинами вечными истинами. И с этим скрытым - подавляемым,
но не подавленным, преодолеваемым, но непреодоленным - в душе страхом
подошел он к последним загадкам бытия - к загадкам знания, веры, греха,
искупления. Недаром одно из наиболее замечательных его сочинений называется
"Begriff der Angst". Он открыл в себе и в других безотчетный, беспричинный и
бессмысленный страх, и притом, как сейчас увидим, страх пред Ничто. И -
упреждая дальнейшее изложение - нужно уже теперь сказать: борясь со страхом
пред Ничто, он продолжал, по-прежнему, оставаться во власти Ничто. И еще
нужно прибавить: страх пред Ничто в том смысле, какой ему придавал
Киргегард, не является его личной, субъективной чертой. Ему только -
благодаря особым условиям его существования - и этот страх, и порождающее
его Ничто выявились с исключительной по яркости и жуткой наглядности
отчетливостью. Или, может быть, так: то, что только потенциально и потому
незримо присутствует в душах других людей, стало для него актуальностью,
повседневной действительностью. Оттого он и утверждал, что начало философии
не удивление, а отчаяние. Пока человек удивляется - он еще не коснулся тайны
бытия. Только отчаяние подводит его к граням и пределам сущего. И если
философия, как нам всегда говорили, ищет начал, источников и корней всего,
то - хочет она того или не хочет - она должна пройти через отчаяниеlxxix.
Но - в этом последний вопрос Киргегарда - дано ли отчаянию разогнать
страх пред Ничто? Мы видели сейчас, что Киргегард, даже после того как он
покинул Гегеля и пошел к Иову, не мог отказаться от поддержки этического. Мы
увидим, что дальше повторялось то же, и даже еще в более, много более
решительной и неприкрытой форме. И все же его поистине титаническая борьба
со страхом и Ничто производит потрясающее впечатление, обнажая пред нами
стороны бытия, о существовании которых люди не имеют даже и отдаленного
представления. Когда он, вслед за Иовом, возопил: "Что это за сила, которая
отняла у меня мою гордость и мою честь?" - этическое отстранилось от него.
Этическое не умеет ответить на этот вопрос. Оно само испытывает тот же страх
пред Ничто, который парализовал волю Киргегарда. Оно само постоянно
принуждено глядеть на Необходимость - эту страшную голову медузы, которая
превращает в камень всякого, кто на нее оглядывается. Но у Киргегарда все же
хоть временами хватало мужества и силы, чтоб вырваться из заколдованного
круга, в который он попал, и искать в жизни иного начала, начала, которое не
знает страха, даже страха пред Ничто. Это и привело его к экзистенциальной
философии. И теперь уместно сказать, что даже в те минуты, когда он, точно
блудный сын, возвращается к этическому, он это делает так, что является
сомнение, не опаснее ли он для этического тогда, когда он к нему
возвращается, чем тогда, когда он уходит, когда он свидетельствует за него,
чем когда он свидетельствует против него. В этом смысле очень полезно, читая
назидательные речи Киргегарда и соответствующие им главы в позднейших
сочинениях Киргегарда "Die Krankheit zum Tode", и "Einubung im
Christenthum", и "Der Augenblick", вспомнить нитшевскую "Zur Genealogie der
Moral": в прославлении жестокости Киргегард не отстает от Нитше, и его
проповедь любви к ближнему не менее безжалостна, чем нитшевская проповедь
любви к дальнему, и нитшевский сверхчеловек только другое, менее привычное
слово, чем христианское "ты должен", с которым Киргегард идет против женатых
пасторов и устроенных мирян. Когда Киргегард по поводу вопроса
шекспировского Фальстафа: может ли честь (честь ведь идет от этического)
вернуть человеку руку или ногу, с явным торжеством и радостью отвечает: да,
не может, но зато, когда ее требования не исполняются, она может так
изуродовать человека, как не изуродует самый свирепый палач, - нельзя не
спросить себя, что подвинуло его приветствовать силу, способную раздроблять,
сжигать, испепелять, - но неспособную ничего не только создать, но и
воссоздать? Особенно если припомнить, что в жизни Киргегард так же мало
проявлял жестокость, как и Нитше, и что он с такой яростью набросился на
друзей Иова за то, что они не хотели признать законными его жалобы и
проклятия? Не есть ли и у Киргегарда, как и у Нитше, такое прославление
"этического" только выражение тяжелой, непримиримой и неистребимой ненависти
к нему? Киргегард словно хочет сказать: люди считают этическое высшим
жизненным началом, но вот что оно сулит вам: примете вы это? Не думайте
отделаться от него дешевыми подачками. Оно потребует от вас того, что вам
дороже всего на свете. Оно придет к валяющемуся на навозе Иову и скажет ему:
я не могу вернуть тебе ни стад твоих, ни богатств, ни детей, ни здоровья. Но
если ты согласишься от всего этого отказаться и признаешь, что мои хвалы
стоят больше, чем все блага всего мира, я поддержу тебя, приму в свое лоно;
если же не согласишься, если будешь по-прежнему настаивать, чтобы тебе
вернули отнятое, я осужу тебя, извергну из своего лона и к ужасам, которые
выпали тебе на долю от моего брата, Необходимости, прибавлю еще новые ужасы,
много более страшные, чем те, которые ты уже знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109