все
конечное, именно потому, что оно конечно, имеет начало, все же, что имеет
начало, имеет, должно иметь и конец. Таков, повторяю, несложный закон бытия,
и, хотя неизвестно, когда, откуда и зачем он пришел, наш разум доподлинно
знает, что он уже никогда не уйдет. На стороне его стоит тоже открытая умным
гением Вечность с ее сестрой Бесконечностью. С этикой, быть может, еще дано
справиться человеческому дерзновению, - но есть ли такая сила, которая может
преодолеть Вечность? Вечность пожирает все и никогда не возвращает своей
добычи. Она не признает "повторения" и равно спокойно отнимает у человека
все самое ценное - его честь, его гордость, его Исаака, его Регину Ольсен.
Пред Вечностью принуждены смириться и смирялись величайшие дерзновения, хуже
того, пред ней дерзновения обнажаются, как то, что они есть на самом деле,
как бунт, как мятеж, к тому же заранее обреченный на неудачу. Греческая
мысль уже почти с самого рождения своего обнаружила во всем существующем
(?((((( и ((((? (рождение и уничтожение) как нераздельно связанные с самой
его природой. Могут тут что-нибудь изменить Иов, Авраам и Киргегард? Могут
ли в этом сами боги что-либо изменить?
Киргегард знает это не хуже, чем Гегель42. И именно потому, что знает, он
противопоставляет греческому разуму свой библейский Абсурд и философской
спекуляции мышления Иова и Авраама. И это - самое трудное в его
"экзистенциальной" философии, но вместе с тем самое важное, существенное и
замечательное. И здесь, больше чем во всех остальных идеях Киргегарда, нужно
быть готовым осуществить его основной совет или, если угодно, его
методологический принцип, его Entweder-Oder: либо мышление Авраама, Иова,
пророков и апостолов, либо мышление Сократа. Либо умозрительная философия,
имеющая своим началом удивление и ищущая "понимания", либо экзистенциальная
философия, исходящая из отчаяния (опять повторяю: из библейского de
profundis ad te, Domine, clamavi) и приводящая к откровению Св. Писания. В
этом, и только в этом смысл киргегардовских противопоставлений: Иов -
Гегель, Авраам - Сократ, разум - Абсурд. И ошибочно было бы думать, что
Абсурд знаменует собой конец мышления. Киргегард не случайно сказал, что он
от Гегеля пошел к частному мыслителю Иову. Для Киргегарда Гегель, который,
как он выражается, "обоготворял действительность"43, не "мыслитель - а
профессор". Мышление в "Абсурде" не только сохраняется, но получает
неслыханное до того напряжение, оно получает как бы новое измерение, Гегелю
и спекулятивной философии совсем незнакомое: и в этом отличительная черта
экзистенциальной философииxc. По Гегелю, человек дурно мыслит, если он не
отдается всецело во власть посторонней ему вещи и хоть что-нибудь от себя
прибавляет: человек обязан принимать бытие таким, каким оно ему дано, ибо
все данное или, как он предпочитает говорить, все действительное - разумно.
Говоря так, Гегель не проявляет никакой оригинальности: за ним тысячелетняя
философская культура. Формулировка той же мысли у Спинозы - non ridere, non
lugere, neque detestari, sed intelligere - гораздо ярче, значительнее и
глубже: в ней еще сохранились следы - в гегелевской формуле совершенно
стершиеся - борьбы против навязывающейся нам откуда-то извне истины. Но
Киргегард у Иова научился другому: человек дурно мыслит, если он то, что ему
"дано", принимает как окончательное, бесповоротное, навсегда неизменное -
как бы ужасно и отвратительно оно для него ни было. Он, конечно, дает себе
совершенно ясно отчет, что противопоставлять Гегелю - Иова или Сократу -
Авраама есть величайший соблазн и предел безумия для обыденного сознания. Но
его задача в том именно и состоит, чтобы вырваться из власти обыденности;
недаром он сказал нам, что начало философии - не удивление, а отчаяние,
открывающее человеку новый источник истины. Причем он ни на минуту не
забывает, что умозрительная философия, опирающаяся на данное и
действительное, - страшный и неумолимый враг и что не по своей, доброй или
злой, воле величайшие мыслители мира и сами отступали и преклонялись пред
данным и заставляли преклоняться и отступать пред ним богов. И все же он
решается идти на вооруженного с ног до головы противника - почти с голыми
руками. Против аргументации, доказательств и очевидностей умозрительной
философии он идет с воплями и проклятиями Иова, с "ни на чем не основанной"
верой Авраама. Он уже даже и не "доказывает" - можно ли доказывать там и
тогда, когда все кончено, все потеряно? Но с другой стороны - сохраняют ли
"доказательства" свою доказывающую силу для того, для кого все потеряно и
все кончено? Не кончаются ли тут и сами доказательства? Там, в глубине, в
пропасти отчаяния перерождается и самая мысль: в этом и смысл загадочных
слов псалмопевца: de profundis ad te, Domine, clamavi. То, что мы называем
"пониманием", - точно огромный камень, Бог знает откуда свалившийся,
раздавило и расплющило наше сознание, вбило его в двухмерную плоскость
иллюзорного почти существования и обессилило наше мышление. Мы можем только
"принимать" - взывать нам уже не дано; мы убеждены, что "взывание" только
портит и извращает человеческую мысль - Иов, Авраам и псалмопевец,
по-нашему, дурно мыслят. Но для экзистенциальной философии величайший порок
нашего мышления в том, что оно потеряло способность "взывать" - ибо, таким
образом, оно утратило то свое измерение, которое одно только и может
привести его к истине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109