И еще более чуждой, прямо дикой представляется для
умозрительной философии решимость Достоевского оспаривать доказуемость
доказательств: как может человек позволить себе отвести истину только
потому, что он ее считает омерзительной! Что бы ни несла с собой истина -
все нужно принять. Больше того: все человек примет, ибо, в противном случае,
ему грозят неслыханные моральные и физические пытки. Это articulus stantis
et cadentis умозрительной философии, которого она, правда, explicite,
никогда не формулировала, который она всегда тщательно скрывала, но который
implicite, как мы успели убедиться, всегда в ней присутствовал и вдохновлял
ее. Нужно безмерное дерзновение Достоевского, нужна "неустрашимая
диалектика" Киргегарда, озарение Лютера, безудерж Тертуллиана или Петра
Дамиани, чтоб опознать в вечных истинах bellua qua non occisa homo non
potest vivere и чтобы с таким оружием в руках, как homo non potest vivere,
вступить в борьбу с тем сонмом "доказательств", которыми защищены
самоочевидности. Или, вернее, нужно то не знающее пределов отчаяние, о
котором нам поведал Киргегард и которое одно только может вынести, выбросить
человека в то измерение бытия, где кончается принуждение, а с ним и вечные
истины, или где кончаются вечные истины, а с ними и принуждение.
Бессилие Бога, изнемогающего в каменных объятиях Неизменности у
Киргегарда, или Бог, оказавшийся величайшим из грешников, какие только
когда-либо были в мире, у Лютера: - только тот, кто не на словах, а в своем
действительном опыте переживал и переживает весь ужас и всю безмерную
тяжесть этой последней загадки нашего существования, - только тот может
отважиться "отклонить" свое внимание от "непосредственных данных сознания" и
ждать истины от "чуда". И тогда Киргегард бросает свой "лозунг": для Бога
все возможно, Достоевский ополчается против каменных стен и "дважды два
четыре", Лютер постигает, что не человек, а Бог сорвал яблоко с запретного
дерева, Тертуллиан опрокидывает наши вековечные pudet, ineptum et
impossibile, Иов гонит прочь от себя своих благочестивых друзей, Авраам
заносит нож над сыном: откровенная Истина поглощает и уничтожает все
принуждающие истины, добытые человеком с дерева познания и зла.
Трудно, безмерно трудно падшему человеку постичь извечную
противоположность между откровением и истинами знания. Еще труднее вместить
в себя мысль о непринуждающей истине. И все же в последней глубине души
своей человек ненавидит принуждающую истину, словно чувствуя, что тут
кроется обман, наваждение, что она от пустого и бессильного Ничто, страх
перед которым парализовал нашу волю. И когда до них доходят голоса людей,
которые, как Достоевский, Лютер, Паскаль и Киргегард, напоминают им о
грехопадении первого человека, - даже самые беспечные настораживаются. Нет
истины там, где царствует принуждение. Не может быть, чтобы принудительная и
ко всему безразличная истина определяла собой судьбы мироздания. У нас нет
силы рассеять чары Ничто, мы не можем освободиться от овладевшего нами
сверхъестественного очарования и оцепенения. Сверхъестественное требует для
своего преодоления сверхъестественного вмешательства. Сколько возмущались
люди тем, что Бог допустил "змея" соблазнить первого человека, и к каким
ухищрениям не прибегали они, чтобы снять с Бога и переложить на человека
"вину" первого падения! И точно, кто решится возложить ответственность за
ужасы, пришедшие в мир с грехом, на Бога? Не значит ли это подписать
приговор Богу? Для нашего разумения не может быть двух ответов. Человек
согрешил, и если грех его раздавил - то так это и быть должно. Но Лютеру и
всякому, кто не боится читать и слушать Писание, открывается иное: для Бога
нет невозможного - est enim Deus omnipotens ex nihilo creans omnia ("ибо Он
есть Бог всемогущий, все творящий из ничего")ccxxxvii. Для Бога нет ни
закона противоречия, ни закона достаточного основания. Для него нет и
вечных, несотворенных истин. Человек вкусил от дерева познания и погубил тем
себя и все свое потомство: плоды с дерева жизни для него стали недоступны,
его существование стало призрачным, превратилось в тень, как любовь
Киргегарда к Регине Ольсен. Так было - об этом свидетельствует Св. Писание.
Так есть: об этом тоже свидетельствует и Св. Писание, и наш повседневный
опыт, и умозрительная философия. И все-таки - не человек, а Бог сорвал и
вкусил плод от запретного дерева. Бог, для которого все возможно, сделал
так, чтоб однажды бывшее стало небывшим и чтобы небывшее стало бывшим, хотя
все законы и разума нашего, и морали вопиют против этого. Бог не остановился
и пред тем, чтобы в ответ на вопли не только своего Сына, но и обыкновенных
людей, "отречься" от Неизменности. Вопли живых, хотя сотворенных и конечных
людей, слышней Богу, чем требования каменных, хотя и несотворенных и вечных
истин. Он и свою субботу создал для человека и не позволял книжникам
жертвовать человеком для субботы. И для Бога нет ничего невозможного. Он
принял на себя грехи всего человечества, Он стал величайшим, ужаснейшим из
грешников: не Петр, а Он отрекся, не Давид, а Он прелюбодействовал, не
Павел, а Он преследовал Христа, не Адам, а Он сам сорвал яблоко. Но для Бога
нет ничего непосильного. Грех Его не раздавил, Он раздавил грех. Бог
единственный источник всего: перед его волею склоняются и падают ниц все
вечные истины и все законы морали. Потому, что Бог хочет, - добро есть
добро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109