Должен признаться, что такие описания и
(воспользуюсь словечком откупщиков) "образчики" небесполезны: предложим
достойный хвалы пример, - найдется и подражатель. (67) Разве, по-твоему,
бесполезно назвать приметы, по которым ты узнаешь благородного коня,
чтобы не ошибиться при покупке и не тратить труда, объезжая ленивого?
Так насколько полезнее знать признаки величия духа, которые можно пере-
нять у другого!
(68) Прежде всего, на лугу племенных кровен жеребенок
Шествует выше других и мягко ноги сгибает.
Первым бежит по дороге, в поток бросается бурный,
И не боится шаги мосту неизвестному вверить.
Шумов пустых не пугается он; горда его шея,
Морда точеная, круп налитой и подтянуто брюхо,
Великолепная грудь мускулиста. .. ...
Едва прогремит издалека оружье,
Конь уже рвется вперед, трепещет, ушами поводит,
Ржет и, наполнясь огнем, ноздрями его выдыхает.17
(69) Хоть наш Вергилий ведет речь о другом, описал он отважного мужа:
я бы иного изображения великого мужа и не дал. Пусть мне надо было бы
нарисовать Катона, бестрепетного среди грохота гражданских распрей, пер-
вым нападающего на придвинувшиеся уже к Альпам отряды, идущего навстречу
гражданской войне: я не приписал бы ему ни иного выраженья лица, ни иной
осанки. (70) Никто не мог шествовать выше того, кто поднялся и против
Цезаря, и против Помпея, и когда одни становились приверженцами цезари-
анских сил, другие - помпеянских, бросал вызов и тем и другим, доказав,
что и у республики остались сторонники. Разве что о Катоне мало будет
сказать:
Шумов пустых не пугается он...
Почему? Да потому что он не пугался и подлинного близкого шума, когда
поднял свободный голос против десяти легионов и галльских вспомога-
тельных отрядов и варварских сил, перемешанных с римскими, когда убеждал
республику не терять мужества и на все решиться ради свободы, ибо чест-
нее ей пропасть, чем пойти в рабство! (71) Сколько в нем силы духа,
сколько уверенности среди общего трепета! Ведь ему понятно: он
единственный, о чьей свободе речь не идет; вопрос не в том, быть ли Ка-
тону свободным, а в том, жить ли ему среди свободных. Оттого и презренье
к мечам и угрозам. Восхищаясь необоримой стойкостью мужа, не дрогнувшего
среди общего крушенья, нельзя не сказать:
Великолепная грудь!
(72) Полезно не только говорить, какими бывают мужи добра, и нарисо-
вать их облик и черты, но и рассказывать, какими они были, и показать
последнюю, самую отважную рану Катона, через которую свобода испустила
дух, показать мудрость Лелия и его единодушие со Сципионом, прекрасные
деянья другого Катона дома и на войне, Тубероновы деревянные козлы на
пиру, что он дал народу 18, и козьи шкуры вместо покрывал, и перед свя-
тилищем Юпитера - выставленную для пирующих глиняную посуду. Что сделал
Туберон, как не освятил бедность на Капитолии? Пусть я не знал бы других
его деяний, позволяющих поставить его в ряд с Катонами, - неужели мы не
поверили бы одному этому? То был не пир, а суд над нравами. (73) О, нас-
колько же люди, жадные до славы, не ведают, что она есть и как ее доби-
ваться! В тот день римский народ видел утварь многих, но восхищен был
утварью одного. Золото и серебро всех других было изломано и тысячекрат-
но переплавлено, а Туберонова глина будет цела во все века. Будь здоров.

Письмо XCVI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) А ты все-таки на что-то сердишься или жалуешься и не понимаешь,
что во всем этом плохо одно: твое негодованье и жалобы. Если ты спросишь
меня, то я думаю, что у человека нет никаких несчастий, кроме одного:
если он хоть что-то в природе считает несчастьем. Я стану несносен само-
му себе в тот день, когда не смогу чего-нибудь вынести. Я хвораю? Такова
доля человека! Перемерла челядь? задавили долги? стал оседать дом? мучат
убытки, раны, труды, тревоги? Обычное дело! Мало того: неизбежное. (2)
Все это предопределено, а не случайно. Если ты хоть немного мне веришь,
я открою тебе самые сокровенные мои чувства: ко всему, что кажется враж-
дебным и тягостным, я отношусь так: богу я не повинуюсь, а соглашаюсь с
ним и следую за ним не по необходимости, а от всей души. Что бы со мной
ни случилось, ничего я не приму с печальным или злым лицом. Нет налога,
который я платил бы против воли. А все то, над чем мы стонем, чему ужа-
саемся, есть лишь налог на жизнь. Так что, мой Луцилий, и не надейся, и
не старайся получить от него освобожденье. (3) Тебя беспокоила боль в
мочевом пузыре, письма пришли не слишком приятные, одолели непрестанные
убытки; подойду еще ближе: ты боялся за свою жизнь. Так разве ты, когда
желал себе дожить до старости, не знал, что желаешь и всего этого? Это
все неизбежно в долгой жизни, как в долгой дороге неизбежны и пыль, и
грязь, и дожди. - (4) "Я хотел жить, но так, чтобы быть избавленным от
всего неприятного". - Такие по-женски расслабленные речи мужу не приста-
ли! Посмотри сам, как ты примешь такое мое пожелание, - а я произношу
его не только от чистого сердца, но и с твердостью сердца: да избавят
тебя все боги и богини от постоянных ласк фортуны! (5) Спроси сам себя:
если бы кто из богов дал тебе власть выбирать, где захотел бы ты жить, -
в обжорном ряду или в лагере? А ведь жить, Луцилий, значит нести военную
службу. И кто не знает покоя, кто идет вверх и вниз по трудным кручам,
кто совершает опаснейшие вылазки, - те храбрые мужи, первые в стане, а
те, кого нежит постыдный покой, покуда другие трудятся, - те голубки,
позором избавленные от опасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199