Было бы притом117 большим
заблуждением думать, будто влияние рабства распространяется лишь на ту
несчастную, обездоленную часть населения, которая несет его тяжелый гнет;
совсем напротив, изучать надо влияние его на те классы, которые извлекают из
него выгоду, а не на те, которые от него страдают. Благодаря своим
верованиям, в высшей степени аскетическим, благодаря темпераменту расы, мало
пекущейся о лучшем будущем, ничем не обеспеченном, наконец, благодаря тем
расстояниям, которые часто отделяют его от его господина, русский
крепостной, надо сказать, достоин сожаления не в той степени, как это можно
было бы думать. Его настоящее положение, к тому же, - лишь естественное
следствие его положения в прошлом. К подчинению привело его не насилие
завоевателя118, а логический ход вещей, раскрывающийся в глубине его
внутренней жизни, его религиозных чувств, его характера. Вы требуете
доказательства? Посмотрите на свободного человека в России! Между ним и
крепостным нет никакой видимой разницы. Я даже нахожу, что в покорном виде
последнего есть что-то более достойное, более покойное, чем в смутном и
озабоченном взгляде первого. Дело в том, что между рабством и тем, которое
существовало и еще существует в других странах света, нет ничего общего. В
том виде, в каком мы его знаем в древности, или в том, в каком видим в наши
дни в Соединенных Штатах Америки119, оно имело лишь те последствия, какие
естественно вытекают из этого омерзительного института: бедствие раба,
развращение владельца, между тем как в России влияние рабства неизмеримо
шире.
191. Мы только что говорили, что хотя русский крепостной - раб в полном
смысле слова, он, однако, с внешней стороны не несет на себе отпечатка
рабства. Ни по правам своим, ни в общественном мнении, ни по расовым
отличиям он не выделяется из других классов общества; в доме своего
господина он разделяет труд человека свободного, в деревне он живет
вперемежку с крестьянами свободных общин; всюду он смешивается со свободными
подданными империи безо всякого видимого отличия. В России все носит печать
рабства - нравы, стремления, образование и даже вплоть до самой свободы,
если только последняя может существовать в этой среде.
192. Чем больше думаешь, тем больше убеждаешься, что у нас в настоящее
время совершается нечто необычное. Это нечто, не дошедшее еще до состояния
простой идеи, ибо оно не нашло еще своего четкого выражения, тем не менее
заключает в себе огромной важности социальный вопрос. Дело касается не
пустяка: приходится решить, может ли народ, раз осознавший, что он в течение
века шел по ложному пути, в один прекрасный день простым актом сознательной
воли вернуться по пройденному следу, порвать с ходом своего развития, начать
его сызнова, воссоединить порванную нить своей жизни на том самом месте, где
она некогда, не очень-то ясно каким образом, оборвалась. А между тем,
приходится сознаться, что мы - накануне если не разрешения, то во всяком
случае попытки разрешения этой небывалой задачи, накануне такой социальной
операции, о которой никогда еще не решались мечтать самые смелые утописты в
дерзновеннейших своих фантазиях. Без сомнения, было бы слишком смело
пытаться определить возможный срок этого события, но так как народные
чувства плохо подчиняются мировым динамическим законам, и так как социальное
движение большей частью совершается в зависимости не от размеров самих
движущих сил, а от степени бессилия общества, то можно ожидать, что недалек
час бурного проявления национального чувства, по крайней мере, в
образованной части общества. Вы, может быть, думаете, что нам угрожает
революция на манер западноевропейской, - успокойтесь, слава богу, не к этому
идет дело. Исходные точки у западного мира и у нас были слишком различны,
чтобы мы когда-либо могли придти к одинаковым результатам. К тому же, в
русском народе есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадежно нерушимое, а
именно, его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет. Ни
один народ мира не понял лучше нас знаменитый текст писания: "несть власти
аще не от Бога"120. Установленная власть всегда для нас священна. Как
известно, основой нашего социального строя служит семья, поэтому русский
народ ничего другого никогда и не способен усматривать во власти, кроме
родительского авторитета, применяемого с большей или меньшей суровостью, - и
только. Всякий государь, каков бы он ни был, для него - батюшка. Мы не
говорим, например: я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это
разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает
провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка. Наша
приверженность к семейному укладу такова, что мы с радостью расточаем права
отцовства по отношению ко всякому, от кого зависим. Идея законности, идея
права для русского народа - бессмыслица121, о чем свидетельствует
беспорядочная и странная смена наследников престола, вслед за царствованием
Петра Великого, в особенности же ужасающий эпизод междуцарствия122.
Очевидно, если бы природе народа свойственно было воспринимать эти идеи, он
бы понял, что государь, за которого он проливает кровь, не имеет ни
малейшего права на престол, а в таком случае ни у первого самозванца, ни у
всех остальных не нашлось бы той массы приверженцев, производивших
опустошения, ужасавшие даже чужеземные шайки, шедшие вслед за ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28