– Ох, ребе, а мой Волик вчера сказал мне – Розка наша помрет… Как вам это нравится, ребе? – И Сара посмотрела на раввина.
– Мне это совсем не нравится, – ответил ребе. – Почему он так сказал?
– А вы сами у него спросите, ребе, – посоветовала мама Сара. – Это уже не первый раз с ним такое!
– Что? – не понял ребе.
– Предсказывает, – шепнула на ухо ребе Сара. – В мае месяце сказал соседу Мойше Губерману, что у них скоро сарай сгорит. И что вы думаете, ребе? Через неделю сарай сгорел до последней досточки. – Сара хихикнула. – А Мойша до сих пор говорит, что это мы спалили его курятник, который и приличным сараем назвать нельзя… А вот помните, цирк приезжал? Так этот паршивец за неделю вдруг меня спрашивает: мама, а ты поведешь меня посмотреть на послушных медведей и собачек? Я уж подумала, умом тронулся, какие собачки? Какие медведи? Где он тут у нас мог видеть медведей?
Ребе слушал трескотню Сары и смотрел на Велика мрачными черными глазами. Потом спросил:
– В синагогу детей водите? Талмуд читаете? Детям читаешь Талмуд? Что-то я не видел тебя, Сара, в синагоге с детьми!
– Хожу, ребе! Не сойти мне с этого места, хожу! – истово поклялась Сара.
– Но я вас там не видел ни разу, Сара, – уставился на нее ребе.
– Зато вы, ребе, часто моего мужа в шинке видите! – вспылила Сара. – Потому что пьянствуете с ним в этом проклятом шинке!
– Придержи язык, женщина! – грозно сдвинул лохматые черные брови раввин. – Знай свое место!
– У меня корова подохла! Хоть бы помолился за нас, ребе! Как мы жить теперь будем? Чем я детей накормлю? Конечно, разве тебя это интересует! Тебя больше интересует, сколько тебе денег принесут в синагогу! А потом ты в шинок пойдешь с моим обалдуем! Будете там горилку жрать и песни распевать!
– Тьфу! – сплюнул ребе и быстро пошел из хлева, на ходу обернулся, крикнул: – На месяц лишаю тебя посещения синагоги! – Пройдя несколько шагов, он снова обернулся и приказал: – Ну-ка, Волик, пойдем со мной.
Волик вышел из хлева, раввин обнял его за плечи, и они вместе пошли по тропинке к калитке.
– Ну-ка, скажи мне, пострел, а как ты узнал, что ваша Розка скоро умрет? Явление какое-то тебе было?
– Нет, не было… Я просто закрыл глаза и увидел нашу Розку мертвой, – ответил Волик.
– А почему ты увидел ее, а не что-нибудь другое? – допытывался раввин.
– Не знаю… я про нее всегда думал… я очень любил нашу Розу..
– Очень любил… – повторил негромко раввин, раздумывая. – И часто с тобой такое бывает? Ну, часто ты видишь будущее?
– Не знаю… Вот помните Мойшу Чертока? Все тогда думали, что он в реке утонул, а я подумал про него и увидел его на базаре в Варшаве, он там картошкой торговал.
– Помню Мойшу Чертока, помню… – пробормотал раввин.
– Я тогда сказал, что он живой, так все надо мной стали смеяться. А он к Новому году сам пришел. Помните, ребе?
– Помню, помню… А скажи мне, ты разве бывал на базаре в Варшаве?
– Нет, не бывал.
– А как же ты мог увидеть то, чего никогда не видел? Как ты узнал, что это Варшава?
– Не знаю… – растерянно ответил Волик.
– Ты не знаешь, и я не знаю… – вздохнул раввин.
Он открыл калитку, и они пошли по грязной улице, и рука раввина по-прежнему лежала на плече мальчика. За заборами брехали собаки, от низких, покосившихся домишек тянуло сыростью и навозом, доносились крикливые голоса, посреди изъезженной широченной дороги блестели длинные лужи. Ветер захолустья и нищеты гулял по местечку.
– Слушай меня, мой мальчик, – вдруг заговорил раввин. – Господь дал тебе великий дар, и тебе будет тяжело жить с ним… Очень тяжело, но ты будешь жить и приносить большую пользу людям. Но ты… ты должен пообещать мне сейчас, что никогда, слышишь, никогда не будешь делать людям плохо… Обещаешь?
– Обещаю… – ответил Волик.
Или Господь тебя самого страшно за это накажет… Тебе нужно уезжать отсюда, мальчик. Какое у тебя будущее в этом нищем, убогом местечке? Тут ни у кого нет будущего. А сколько великих, знаменитых евреев вышли из таких местечек! Потому что не побоялись и сами пошли навстречу своей судьбе. Пойдешь в школу? – вдруг спросил раввин и, остановившись, погладил Волика по голове.
– Не хочу..
– Почему?
– Далеко ходить… через кладбище ходить боюсь…
– Э-эх ты, а ведь уже взрослый мальчик…
– А что мне школа? – Волик поднял на раввина черные глаза. – Я и так читать и писать умею.
– Кто же тебя научил? – удивился раввин.
– Сам научился…
– Ладно, несносный еврейский мальчик, тебя не переспоришь, ступай домой. Мама Сара уже беспокоится.

– Дождалась? – зло глянул на Сару муж. – Э-эх, дура женщина… – И Григорий махнул рукой и тоже пошел из хлева за раввином, ругаясь на ходу: – Это все лунатик твой напророчил, чтоб его черти забрали! Предсказатель! Зачем мне такой ребенок нужен, а? А если завтра дом сгорит? Или я помру?! На луну насмотрелся, маленький негодяй! Прибью!
Сара всхлипнула, концом платка утерла слезы в углах глаз и тихо завыла. Дети стояли в стороне, боясь подойти к матери, молча смотрели на нее печальными глазами.
Вечером, после изнурительной работы, они вновь сидели за столом при свете керосиновой лампы, ели вареную картошку с хлебом и огурцами и запивали пустым чаем. В дом ввалился отец, сильно навеселе. В руке у него был зеленый штоф с горилкой.
Он молча прошел к столу, плюхнулся на свободный стул, с глухим стуком поставил штоф, при этом совсем не обращая внимания на детей и жену. Вытащил из кармана жилетки мешочек и брякнул им об стол. В мешочке звякнули монеты.
– Вот и все, что осталось от нашей Розки…
Сара проворно взяла мешочек со стола.
– Сколько здесь? – Она высыпала монеты на ладонь, быстро пересчитала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22