Она совсем ничего не знала, когда попала сюда! Это я ее всему научила! А ее мать мелет зерно, она немая и совсем не понимает языка людей!
Я стояла, как оглушенная, и не могла пересилить себя, чтобы подойти к сплетнице и заставить ее замолчать. Конечно, и Аменет частенько называла меня гусиной служанкой, но это не так больно задевало меня. Кормилица царицы была груба со всеми, кто ей подчинялся. Своими костлявыми пальцами она раздавала тумаки и щелчки и всегда имела наготове язвительное слово. И хотя никто не смел противоречить ей, все объединялись в молчаливом отпоре ее злобным нападкам. Сложилось даже какое-то особое к ней отношение, делавшее нас неуязвимыми к ее грубостям. Но Небем-васт! Моя подруга? Которая была на моей стороне, когда меня обижали, всегда оказывала мне услугу, когда мне требовались совет и помощь, – что же могло ее заставить так говорить обо мне?
Я потихоньку отошла. Мне захотелось спрятаться в самом темном углу коридора. Я скорчилась в какой-то нише длинного перехода и уткнулась лицом в ладони. Мне вдруг показалось, что я еще раз вдохнула запах травы, росшей у источника на моей родине, и услышала гоготанье СВОИХ пернатых друзей, которые, распустив крылья, неслись мне навстречу, и в знак приветствия вытягивали свои длинные шеи. Я поняла, что с ними я никогда не была такой одинокой, как здесь, среди множества людей, в прекрасном дворце царицы.
Чужая! Неужели я останусь здесь чужой на всю жизнь? Но разве все здесь не были чужими друг другу? Кто доверял Аменет? Может быть, царица? А кто был откровенен с Нефру-ра? Только не ее мать, которую она часто не видела целыми днями, потому что та решала с Сенмутом важные дела, в которых ребенок ничего не смыслит!
Тут я поняла: никто здесь не был равен другому, один всегда возвышался над другим, повариха – над кухонной прислугой, жена садовника – над поварихой, кравчий – над женой садовника, кормилица царицы – над челядью, а царица – над всеми. Ибо она была богиня, а все остальные получали от нее свое дыхание.
Ну а я? Какое место занимала я? Может быть, я уже стояла выше, чем Небем-васт, потому что царевна улыбалась мне чаще, чем ей? Может быть, Небем-васт мстила мне? Ну что ж, если можно подняться по этой лестнице, я не хочу оставаться внизу! Я – нет!
До сих пор я не очень-то обижалась, когда меня называли гусиной служанкой. Это стало моим малым именем. Его придумала Аменет, но и другие называли меня так же. Но теперь я сумела добиться права на свое собственное прекрасное имя. Когда Аменет по какому-то поводу снова назвала меня в присутствии Нефру-ра гусиной служанкой, я не ответила ей, а спросила царевну:
– Разве я не твоя служанка, Нефру-ра?
И Нефру-ра приказала Аменет называть меня Мерит. Я почувствовала, что и ее задевало, когда меня звали моим малым именем. Когда это случилось, Небем-васт тоже была в комнате. Я бросила в ее сторону торжествующий взгляд. Но она сделала такой вид, как будто все это ее совсем не касается.
И снова потекли недели и месяцы. Я привыкла к высоким колоннам дворца и научилась жить среди всех этих людей, как будто я была им ровней. У Небем-васт я не стала требовать объяснения. Я сделала вид, как будто ничего не произошло. Разве что стала менее разговорчива, но она при своей болтливости и не заметила этого.
Я могла бы быть счастлива. Каждый день я ела досыта. Оставшиеся после царской трапезы блюда отдавали прислуге, а они были приготовлены так, что услаждали вкус. Черный хлеб и лук, а также разную нечистую рыбу ели только поденщики. Мы же ели домашнюю птицу и белый хлеб, и салат из латука с оливковым маслом. Когда же снимали урожай, было вдоволь винограда и фруктов. Однажды Сенмут сказал мимоходом Аменет, которая выслушала его с кислым видом:
– Посмотри-ка, как выросла и похорошела малышка!
И он окинул меня взглядом, от которого кровь бросилась мне в лицо.
Я уже давно научилась подкрашиваться. Давно исчезло из зеркала отражение худого, изнуренного детского лица с голодными глазами. Я выглядела теперь не как дитя песка и чужбины, а совсем как любой ребенок людей. Я знала об этом, и мне это нравилось, и все же, когда я услышала слова Сенмута, как будто раскаленная игла пронзила мое тело.
Сенмут был красивым мужчиной и всего лишь ненамного старше царицы. Он был младшим братом ее наставника и предан ей с детства, так что теперь она отдала в его руки свою собственную дочь. Мы видели его почти каждый день, если он не отлучался из столицы. Старой Аменет было поручено заботиться о телесном благополучии царевны и обучать Нефру-ра тому, что приличествует принцессе, а что нет. Запрещали же ей очень многое. Так, после той смоковницы мы ни разу не лазали на деревья! Но Аменет не могла обучить свою любимицу тому, чего не умела сама и что вновь и вновь приводило Сенмута в покои царевны: Нефру-ра училась писать!
Не скажу, чтобы она делала это с охотой. Но и дело было трудное! Ежедневно ей приходилось выводить на папирусе с помощью тростниковой палочки множество знаков! А Сенмут часто вздыхал:
– Разве это сокол, дитя мое? Ведь он похож на сову! А эта ласточка напоминает гуся!
Ну не все ли было равно, ласточка это или сокол, сова или гусь? Лишь бы все эти птицы располагались красиво по линейке среди разных цветов и звезд и прочих предметов! Но нет. Самый маленький значок имел свое особое значение, утверждал Сенмут, и ни один нельзя было рисовать ни на волосок по-иному, чем это предписывалось. Это было очень трудно. У Нефру-ра, когда она тростинкой выводила один штрих рядом с другим, часто дрожали руки. А однажды, когда Сенмут снова пожурил ее, она бросила лист папируса на пол и в гневе стала топтать его ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51