После этого она совсем недолго сидела в тени смоковницы в нашем саду лишь пока вы возились у ее ног, ты с Сенебом и ваши сестры. Тогда она знала, что была нужна, потому что ни у кого больше не было времени позаботиться о вас, детях. Но как только вы убежали от нее и она уже не могла помешать вашим шалостям, она покинула нас тихо и незаметно, как лишенный воды цветок.
Пока мои глаза еще на что-то годятся, я буду надписывать глиняные фигурки, которые люди берут с собой в могилу, и кувшины для внутренностей, чтобы вам за них больше платили.
Я не знаю, кто этим будет заниматься после меня. Если ты отдашь в школу своего сына, чтобы он изучил там священные знаки, он захочет стать писцом и не останется горшечником. Может быть, тебе удастся приучить к этому девочку, ведь девочек все равно не принимают на службу, – тогда тебе придется позаботиться о том, чтобы твоя жена завела дочку. Но сейчас мне не хочется думать об этом.
Скажи-ка, нет ли в доме кувшина с вином? По-моему, Сенеб привез с собой кое-что из Нижнего Египта. Поставь на стол две чаши да принеси кусок лепешки, что испекла твоя жена. Правда, они почти все увезли с собой, но и мне оставили кусочек. Я поделюсь им с тобой. Потом будет уже поздно. Ночь длинна, и я хочу на свой лад помянуть умершего царя.
Хорошо, что мы с тобой одни. Мне есть что рассказать тебе, и это предназначено только для твоих ушей, и ни для каких других. Может быть, ты передашь это своему сыну перед смертью, а может быть, унесешь с собой в могилу. Это уж решай сам.
Мне трудно приняться за рассказ, потому что я не знаю, с чего его начать. Будь снисходителен ко мне, если я начну издалека и увлекусь мелочами. Ведь я уже стара. Может быть, надо начать с самого начала.
Чем старше становишься, тем чаще мысли возвращаются к началу, как если бы жизнь шла по кругу и начало и конец соединялись бы воедино.
Страна моего детства, как яркая картина, все еще стоит перед моими глазами. Я вижу берег, в который бьют морские волны. Море поднимается и опускается, как вода в нашей большой Реке, но не раз в году, а два раза в сутки. Вода медленно и неотвратимо подходит все ближе и ближе. Она касается наших голых ног, и мы отпрыгиваем подальше. Мать говорила, что, если мы зайдем слишком далеко, морские духи протянут к нам свои руки и свяжут нас. Но до скалы, что поднимается из песка и похожа на черепаху, море доходит только во время шторма. В солнечные дни мы сидим на ней и ждем, пока прилив не потеряет силу и волны не отступят назад. Тогда мы слезаем вниз и находим ракушки и морские звезды, больших раков, которые прячутся под камнями, а иногда и бедную рыбу, бьющуюся на сухом месте.
Однако матери не нравится, когда мы играем у моря. Злые духи, населяющие эту бескрайнюю воду, отняли у нее мужа, и теперь она не хочет, чтобы ее сыновья построили лодку и, как отец, уходили в море за рыбой. Лучше бы они пасли коров у старого Параху, которому у нас принадлежат самые большие стада и которому отдают свой улов рыбаки.
Но мать никогда не спрашивает, чем же занимаюсь я, малышка, которая еще не пригодна ни к какой работе, всем попадается под ноги и которую или вовсе не замечают, или попросту отстраняют с дороги. У матери совсем нет для этого времени. Ведь целый день ей приходится растирать камнем зерно, чтобы приготовить муку для лепешек. Люди Параху не хотят питаться только молоком и мясом, бобами и луком. А его жена, толстая Ити, всегда наблюдает за тем, как ее служанки месят тесто и пекут лепешки на раскаленных углях. Тут уж я без устали слоняюсь возле них и забываю обо всех играх, вдыхая ароматный запах дымящегося хлеба. Порою, когда Ити не смотрит, мне удается оторвать от еще не пропекшейся лепешки небольшой кусочек и засунуть его в рот. Но тогда уж скорей удирать! Если она заметит – будет плохо: кода она бьет, то не смотрит, куда сыплются удары.
По правде говоря, я всегда хочу есть, потому что еда мне перепадает случайно. Оба мои брата уже большие. Они забираются на деревья и рвут финики и орехи пальмы дум, но я-то получаю от них немного. Время от времени мать сует мне в рот горсть молотого зерна. А уж если какая-нибудь служанка даст миску молока, то это для меня настоящий праздник.
Одежды на мне нет. Когда днем солнце печет слишком уж сильно, я забираюсь в тень ладановых деревьев, окружающих нашу хижину. Когда же большие грозовые тучи, которые морской ветер проносит над нашей страной, проливаются дождем, я прячусь в хижине от ослепительных молний, оглушительного грома и потоков воды, низвергающихся с неба.
Эта хижина – единственное, что у нас осталось после смерти отца. Она круглая, с остроконечной крышей и такая маленькая, что мы вчетвером, когда спим, можем едва вытянуться в ней. У входа стоит каменный кувшин, в котором мать хранит немного муки. На голом полу лежат старые вытертые шкуры. Но я не чувствовала, что мое ложе такое уж жесткое, так как никогда не спала в мягкой постели.
Я не знала и того, что мы очень бедны, – ибо не знала, что значит быть богатым. Все люди жили в таких же хижинах, как и мы. Они были построены на сваях и возвышались над землей. Вечером в них забирались по лестнице. Если перед входом вешали циновку, то внутри становилось совсем темно, ведь окон в обмазанных глиной стенах не было. Кому же нужен свет, чтобы спать?
Однажды я попалась на краже маленького кусочка лепешки. Ити схватила меня, а я завопила, испугавшись, что она начнет меня бить. Но она только посмотрела сверху вниз строгим взглядом и вдруг показалась мне очень смешной – ее двойной подбородок Дрожал, а глаза были выпучены. Мои слезы высохли, и я с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51