В то прекрасное майское утро в костеле был большой наплыв свадебных процессий — если б речь шла о менее серьезном деле, я сказал бы, что их выстроилась целая очередь; площадь за костелом была забита автомобилями, в них ждали невесты, блистающие креповым великолепием, их подружки и чинные, одетые в черное господа.
В храме — как известно, не таком уж просторном — одновременно теснилось не менее трех нетерпеливых свадебных процессий; благодаря похвальной расторопности служителей движение в храмовом приделе напоминало полонез счастливых пар, радостью в глазах сопровождал их и стар, и млад.
Наконец дошла очередь до нас, и, когда наша свадьба двинулась к боковому выходу — главный был закрыт,— нам пришлось пробираться сквозь четвертую свадебную процессию, которая в сегодняшнем наплыве к чехословацкому Гименею успела дойти лишь до порога храма божьего и тут покамест остановилась.
В узком, длинном проеме дверей, выходящих на перекресток за ратушей, стоящая на пороге пара, залитая солнечными лучами, выглядела довольно традиционно, правда, казалось, что невесту к алтарю ведет отец.
Задержавшись в толчее, я рассмотрел их подробнее — невеста была в ходском наряде!
Вот вам один из примеров мещанской безвкусицы, подумал я, в последние три года Прагу прямо-таки заполонила мода на псевдонациональные костюмы!
Впрочем, не стоило торопиться с выводами.
Нечто весьма естественное, не поддающееся логическому словесному выражению,— может, и строгое наличие всех деталей костюма, и полное отсутствие кокетства, короче, неподдельный деревенский стиль, который сразу бросается в глаза,— свидетельствовало о том, что не только наряд невесты, но и сама она доподлинно из Ходского края, причем загадка усложнялась, ибо характерная деталь подсказывала, что уже не девушкой идет она под венец.
Если у юной невесты на голове непременно должен быть традиционный чепец, эта была в маленьком, по-бабьи повязанном платочке, один конец которого с огненным цветком висел спереди; голубая бархатная
жилетка с подложными плечами была расстегнута, чтобы виден был дивной красоты шелковый платок, прикрывавший грудь, но и его великолепие затмевал фартук, играющий всеми цветами радуги — глаз не оторвать!
Ах! Фартук в этом наряде был вовсе не случаен и по другой причине: он скрывал то, что заставило поторопиться новобрачных в Прагу; да ведь и жилетка была расстегнута потому, что уже не сходилась на груди...
Необычная пара подвинулась, уступая нам дорогу, и этого было достаточно, чтобы я понял, что к чему.
Мужчина рядом с невестой-ходкой переступил с ноги на ногу, сильно качнувшись корпусом...
Сначала я было засомневался, поскольку другая наиболее характерная примета Слабы — буйный водопад бороды и усов, сбрызнутых седой пеной,— начисто отсутствовала: он был гладко выбрит; но третья особая примета — хохолок святого Петра на лбу — подсказывала, что я не ошибся.
Я понял, что он узнал меня раньше, чем я его, и протянул было руку, но он, воспользовавшись моим замешательством, поспешно повел невесту в храм. Впрочем, еще одно доказательство того, что это был доктор Слаба со своей Маркетой, не замедлило предстать предо мною воочию.
Откуда-то из-за спин вынырнула фигура третьего участника свадьбы (больше их вообще не было) — бравого охотника в парадной, с иголочки, форме лесничего.
Едва заметив меня, он рассыпался в приветствиях, совсем как у себя дома в горах:
— Мое почтение, пан профессор! Господи ты боже мой, вот это встреча! Не собираетесь ли в наши края?
Судя по всему, Вавера, мой лесной страж из Шумавы, был приглашен свидетелем.
Его грохочущий голос привлекал всеобщее внимание, точно щупальцами схватил он мою правую руку.
Но мне пришлось как можно скорее расстаться с ним — я ни на минуту не мог отлучиться от своих, дабы не нарушить торжественный обряд нашего шествия вниз по лестнице.
Однако на фотографии, запечатлевшей это зрелище на паперти, где каждая свадебная процессия становится добычей фотографа чрезвычайно удачно схвачена плутовская улыбка Ваверы, которой он без слов ответил на мой вопрос «Это что же-то такое?» Его роскошные усы торчат, как стрелки на часах, показывающих десять минут десятого,— так способен усмехаться только Вавера!
Я понял, почему доктор Слаба решил узаконить свой союз с Маркетой, благословленный небом в третий раз, в самой Праге: ведь Пльзень был совсем рядом, а положение невесты слишком бросалось в глаза, и без того люди в горах наговорятся вдоволь. Но какого зрелища они лишились!
Как только нас сфотографировали, пришлось уступить место на лестнице пятой свадебной процессии, которая, выстроившись внизу, поджидала своей очереди.
— Не переведется народ чешский...— брат нашего жениха шутливо вспомнил за моей спиной пророчество княжны Либуши...
На третий день я получил письмо, написанное неловкой Ваверовой рукой, образцово-вычурным слогом, одолевшим чешский язык «после переворота».
Вот его содержание:
«Достославный пан профессор!
Со всей откровенностью признаюсь Вам, сколь велико было мое изумление, когда волею судьбы довелось нам встретиться на ступенях чехословацкой святыни. Если изволите помнить, я сообщал Вам в свое время, что п. д-р С. не связан со своей Маркетой священными узами брака. Вы изволили засомневаться, я же, не имея особого желания распространяться на эту тему, оставил ее до лучших времен. Должен также признаться, что когда ко мне, находящемуся в полном неведении, пришел самолично п. д-р и спросил: «Пан старший лесничий (под Новый год я получил от пана графа повышение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70