Только вот пивной жбан хоть и крупная вещь, зато последствия имеет самые незначительные, а стопочка мала, да последствия от нее крупные. Из жбана он никогда не перебирал, стопочкой же — завсегда!
Правда, мужчина он был крепкий, и в глаза это сразу не бросалось, но контролеры почему-то таких, как он, недолюбливали. Поскольку движение начиналось задолго до шести, «похмельных» вроде Коштяла случалось немало, но все они старались не зарываться. А вот перегарный дух от Коштяла контролеры не прощали, и все из-за твердолобого его упрямства в стычках или, выражаясь языком профессиональным, «задержках». Поводов хватало хоть отбавляй, но всякий раз почему-то так складывалось, что правда была на стороне Коштяла. Если контролер обнаруживал безбилетного пассажира и поднимал шум, Коштял божился, что билет ему давал, на том стоял и пассажир, но штраф все-таки платил, а Коштял получал замечание, вдобавок еще и за то, что промашка случилась в полупустом вагоне. Но потом пассажир, обшарив карманы, билет все-таки находил. И тут уже Коштял устраивал в отместку скандал. Он был прав, но ведь и контролер действовал согласно предписаниям.
— Вы слишком много говорите, друг мой,— сказал ему как-то контролер, за плечами которого были четыре класса с латынью.— И исходил от вас отнюдь не спиритус санктус, а... дьявольщина!
Соскочил как-то ролик: по правилам вправлять его должен кондуктор прицепного вагона, если он там есть.
А в прицепной вагон как раз набились погребаль-щики, ехавшие с каких-то пышных похорон, в головном же было пусто, но Коштял и не думал заменить напар-
ника. Оба уперлись, и трамвай так и не двинулся с места, пока кондуктор не обслужил билетами всех по-гребалыциков. Дальше последовали свара, рапорт, и Коштял, хотя и не нарушил правил, получил нагоняй за нетоварищеское поведение, тем более выяснилось, что все то время он сидел сложа руки, а это и вовсе выглядело чуть не преступлением.
— Каждый пусть занимается своим делом, я и так весь день ишачил, на ногах не держусь,— защищался Коштял.
— Допустим,— отрезал в ответ контролер,— но обычно вы на ногах не держите'сь совсем по другой причине.
Такие случаи исчислялись десятками, и пристало ли Коштялу пенять на то, что сослуживцы его любили не больше, чем начальство?
Но если контролеры Коштяла не жаловали, то совсем по-другому относились к нему кондукторши, то бишь жены кондукторов. Когда они везли мужьям обед, почти все старались ехать с Коштялом, пусть даже, чтобы подсесть к мужу, пришлось бы пропустить два трамвая. И если супруг удивлялся, почему это жена не поджидала его, как обычно, у церкви, та отговаривалась, мол, у Коштяла были места, да и обедать он все равно станет не раньше, чем приедет на стоянку к белильне, а она уже тут как тут, сидит и ждет на меже.
Иногда к Коштялу пристраивались сразу три женушки, и даже самая невинная из них безо всяких угрызений совести подсаживалась в его трамвай, когда муж как раз ехал во встречном, а третья присоединялась к двум первым за компанию. На самом деле всех троих приманили туда Коштяловы усы. Но что особенно способствовало его успеху, так это равнодушие к женщинам, хотя он и не прочь был позубоскалить с ними. Адонис он был своеобразный, его самолюбие вполне удовлетворялось тем, что женщины липли к нему как мухи к меду, но он был не из тех, кто готов отдать себя мухам на съедение.
Женщины всегда шалабольничали с ним, и ему приходилось чуть ли не силой шугать их с площадки — сами-то они не торопились слезать даже у белильни, пригородной стоянки в лугах, где трамвайщики частенько задерживались минут на пяток сверх положенных им на обед пятнадцати.
Коштял вел свой трамвай строго по расписанию, и у него единственного с этим было все в порядке, тютелька в тютельку. По сему поводу даже случались свары, потому что Коштял так наседал на опаздывающего, что на следующую, а то и на третью станцию они прибывали впритык.
Из-за своего норова он наконец и сломал себе шею. Произошло это на стрелке у парка; трамвай, с которым ему надо было разъехаться, остановился, пропуская его вперед — вразрез с предписанием! Коштял не поехал, со злорадным хладнокровием выжидая, когда же противоположная сторона вспомнит о соответствующем правиле. Противоположная сторона в лице Перотека, любимчика трамвайного начальства, звонила и могла звонить до светопреставления; Коштял так с места и не тронулся. Затянулось это надолго: Перотек в исступлении звонил, предоставляя Коштялу возможность живот от смеха надорвать. Сверху и снизу уже выстраивалась за ними очередь, и тут из глубины парка, вдоволь насмотревшись на это вопиющее безобразие, выступил контролер.
Он сразу стал унимать петухов, но подход у него к каждому был свой. Перотеку он выговорил так, будто благодарность ему вынес, а вот на Коштяла, хоть и признал его правоту, напустился, дескать, никакой беды не случилось бы, проскочи он первым, тем более что Перотек новичок, и Коштял знает об этом.
Как тут было Коштялу стерпеть; в ответ он отрезал, что, мол, все служебные предписания, получается, коту под хвост, раз тот, кто их добросовестно блюдет, получает нахлобучку, а тот, кто нарушает, в пай-мальчиках ходит.
На это контролер пообещал ему о котах поговорить в другом месте, и тут Коштял, вконец утратив от гнева и похмелья благоразумие, брякнул самое что ни на есть ужасное:
— Ну еще бы, господин хороший!
Киоскерша в парке, вязавшая на пороге чулок, подметальщик, да и все подъехавшие вагоновожатые, исключая Перотека — тоже чеха, хоть и всего лишь из Полички,— покатились со смеху, но тут же посерьезнели, потому как сказать «господин хороший» было самым страшным оскорблением, какое в Моравии могли нанести чеху из королевства, а контролер Фор-манек был как раз оттуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70