— Я вас правильно понял? Вы ещё что-то говорили про какого-то коня.— Да, говорил, — вынужден был признать Томас. — Про коня римского цезаря Калигулы. Это исторический факт, господин Янсен. Но я не понимаю, какое отношение этот исторический факт имеет к нашему разговору.— А что же вы видели своими глазами в гробу?— Я?— Да, вы. Такой вопрос вам зададут журналисты в аэропорту. Как вы ответите?— Очень просто. Скажу, что ничего не видел.— Вот как? Почему?— А я не смотрел.— Странно. Почему же вы не смотрели?— А на что смотреть? Останки и останки.— И вы полагаете, что такой ответ стоит пятисот долларов в месяц пожизненно?— Пожалуй, не стоит, — согласился Томас. — Да, вы правы. Не стоит. Ладно, давайте ещё раз. Вы спрашиваете: «Что вы видели в гробу?» Так?— Да, так.— Отвечаю: «Я ничего не видел».— Почему?— Слезы застилали мои глаза.— Какие, черт возьми, слезы?— Как это какие? Неужели непонятно? Слезы волнения. От торжественности момента. Слезы волнения застилали мои глаза.Янсен ненадолго задумался, с неодобрением покачал головой, но все-таки согласился:— Ладно, пусть будут слезы волнения. Не ахти что, но в общем сойдёт. Будем считать, что мы нашли общий язык.По своей натуре Томас был человеком доверчивым, но вовсе не легковерным. Он прекрасно понимал, что когда речь заходит о бабках, слова вообще ничего не стоят. Сейчас Янсену нужно, чтобы Томас помалкивал. Поэтому он готов наобещать золотые горы. А что будет после того, как отгремит оружейный салют над могилой национального героя? Поэтому Томас решил слегка провентилировать ситуацию.— С какого времени я буду получать стипендию? — деликатно полюбопытствовал он.— С того дня, как останки вашего деда будут преданы земле.— А нельзя ли с того дня, как я стал внуком национального героя? Это было бы как-то естественней.— Не наглейте, — посоветовал Янсен. — Ваше содержание и так обходится нам в копеечку.— Что ж, нет так нет, — не без некоторого разочарования проговорил Томас. — Другой бы спорил. А я никогда не спорю. Вы сказали: нет. И я говорю: полностью с вами согласен.В словах Янсена был резон. Да, был. Что там ни говори, а национал-патриоты пока все оплачивали. Апартаменты в гостинице «Виру», счета в ресторане, «линкольн» с водителем, охрану, пресс-секретаря. Даже на его гардероб не пожалели бабок. Понятно, что они делали это не из любви к Томасу. Просто им нужно, чтобы внук национального героя выглядел, как внук национального героя, а не как привокзальный бомж.На этом разговор можно было закончить, но у Томаса появился ещё один вопрос, который в этой ситуации был очень важным. В сущности, это были проблемы Янсена, но Томас все же решился его задать:— Скажите, а моя охрана… они тоже?— Что — тоже?— Тоже ничего не видели?— Абсолютно ничего, — отрезал Янсен.— Почему?— Потому что слезы волнения застилали их глаза. И вот что ещё, Томас Ребане. Поменьше болтайте. Чем меньше вы будете болтать, тем лучше для вас.Томас не понял, с каких хренов слезы волнения могли застилать глаза этих русских ребят при виде конских костей в гробу эсэсовца, но решил этот вопрос с Янсеном не обсуждать, а при случае задать его Мухе. Случай представился, когда в мюнхенском аэропорту ждали посадки на самолёт. Но при первой же осторожной попытке Томаса начать этот разговор обычно доброжелательный и словоохотливый Муха как-то странно, исподлобья, взглянул на Томаса — будто бы откуда-то изнутри его выглянул совсем другой человек — и посоветовал:— Придержи язык, Фитиль. Придержи. Так будет лучше.Ну, когда два таких разных человека дают один и тот ж совет, стоит, пожалуй, ему последовать. Тем более что обсуждать эту тему было решительно не с кем. Муха отпал, а у Сергея Пастухова и у Артиста вид был почему-то такой, что к ним было даже как-то боязно подступаться.В самолёте, потрепавшись с хорошенькой немочкой-стюардессой, пощекотав мизинчиком её коленки и вызвав её восторженное удивление тем, что он совершенно не пьёт алкоголя, так как решил переходить в ислам, Томас достал календарик и зачеркнул в нем очередную цифру. Всего зачёркнутых цифр было целых шесть. Вот он уже сколько не пьёт.Доктор Гамберг, вколовший ему дозу биностина, этого современного аналога морально устаревшего антабуса, разъяснил, что препарат действует год. Значит, осталось ровно триста шестьдесят дней. Потому что следующий, двухтысячный год был, к сожалению, високосным.Покончив с этим занятием, в котором было что-то исповедальное, Томас откинул спинку кресла и пристроился подремать. Но неожиданно пришедшая ему в голову мысль заставила его едва ли не подскочить.— Что с тобой? — спросил Муха.Томас наклонился к нему и жарко зашептал на ухо:— Слушай, это же хохмочка! Мы же о главном забыли!— О чем?— Куда девался дедуля?Муха засмеялся.— Молоток, Фитиль, — сказал он. — Сечёшь фишку. Но это не хохмочка. Это Хохма.Он так и произнёс это слово — будто с большой буквы.Таллин встретил сырым ветром, в тугих порывах которого угадывалось дыхание штормящей Балтики. После ухоженного, как музей, Аугсбурга со сверкающими над ним снежными Альпами все казалось каким-то тусклым, серым, не то чтобы совсем мокрым, но будто бы отсыревшим. И люди словно спали на ходу. Трап к самолёту подали только минут через двадцать после посадки, а багаж вообще пришлось ждать больше часа.Несколько дней, проведённых вдали от родины, были, конечно, не тем сроком, чтобы в полной мере ощутить ностальгию, но Томас все же рассчитывал, что возвращение принесёт ему больше положительных эмоций. С некоторым волнением он представлял, как у трапа самолёта его встретит толпа газетчиков и телевизионщиков, забросает вопросами о тех чувствах, которые он испытал на могиле своего великого предка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118