Нужен нерв. Без этого прошлое не цепляет.— По-моему, этот выход есть, — не очень уверенно проговорил Пастухов. — Я, конечно, не специалист. Но… Тень отца Гамлета, — сказал он Артисту, как бы напоминая ему о каком-то давнем мимолётном разговоре.Артист озадаченно поморгал, а потом вдруг шлёпнул себя по ляжкам.— Ну, конечно же! Марик! Сейчас мы оплодотворим тебя по полной программе! И я сделаю это с огромным удовольствием. Потому что чувствую перед тобой вину. Только не спрашивай какую. Так вот, ты снимешь «Гамлета». На материале истории Альфонса Ребане. И я тебе не просто расскажу, кто такой Гамлет. Я тебе его покажу.— Да? — озадачился режиссёр. — Это интересно. Ну, покажи.Артист широким жестом указал на Томаса:— Вот он.— Я? — удивился Томас.— Да, ты.— Гамлет?— Да, Гамлет.— Это почему же я Гамлет?— Потому. Помолчи. — Артист испытующе посмотрел на Кыпса. — Въезжаешь?— Пока не очень.— «Подгнило что-то в Датском королевстве», — процитировал Артист.— Это понятно, — кивнул Кыпс. — Это универсально. Если есть королевство, в нем обязательно что-то подгнило.— «Так, старый крот! Как ты проворно роешь! Отличный землекоп!» Ну?— Призрак, — проговорил режиссёр. — Тень отца Гамлета. А у него — тень не отца, а деда… Господи Боже! Гениально! «Век расшатался — и скверней всего, что я рождён восстановить его!»— Лучше в другом переводе, — возразил Артист. — «Прервалась связь времён».— Пресвятая Дева Мария! — завопил Кыпс так, что на него недовольно обернулись особо важные персоны. — Сенька! Гениально! Ничего больше не говори! Я все понял! Вижу финал: похороны праха Альфонса Ребане. Документальные съёмки.Альфонс Ребане возвращается. Но совсем не тот. Возвращается настоящий Альфонс Ребане. Великий неудачник, по которому прокатились все жернова века. Страшного века. Чудовищного века. Двадцатого века!— А сам Гамлет? — с интересом спросил Артист. — «Быть или не быть» — в чем?— Пока не знаю. Нужно подумать.— Марик! Или мы снимаем, или я уезжаю! — решительно заявил потерявший терпение оператор. — И люди сейчас уедут, их багаж уже привезли!— Ладно, давайте снимать, — с сожалением вернулся кинорежиссёр Кыпс в серые житейские будни. Он сунул в руки Томаса букет тюльпанов, принесённый ассистенткой, приказал:— Выйди из зала, а потом войди. Как будто только что прилетел. А все остальное мы подмонтируем.— Никуда не пойду, — наотрез отказался Томас, чрезвычайно обиженный предыдущим разговором, в котором он чувствовал себя каким-то неодушевлённым предметом.— Ладно, сиди, — легко согласился Кыпс. — Свет!Он взял чёрную бобышку микрофона и повернулся на камеру:— Уважаемые дамы и господа, только что в аэропорту Таллина приземлился самолёт, на котором из южной Баварии, из города Аугсбурга, вернулся внук национального героя Эстонии Альфонса Ребане известный художник-абстракционист Томас Ребане. Он присутствовал на скорбной церемонии извлечения из земли останков своего великого деда, которым предстоит вернуться туда, откуда начался его крёстный путь в бессмертие. Вернуться в родную Эстонию, за свободу которой он сражался и отдал жизнь. Скажите, Томас, что вы чувствовали, стоя над разверстым гробом своего великого предка?Слова «известный художник-абстракционист» примирили Томаса с бесцеремонным кинорежиссёром. Поэтому он согнал с лица остатки недовольства и принял задумчивый вид.— Мне трудно выразить всю гамму охвативших меня чувств, — произнёс он в объектив телекамеры. — Но одно чувство было главным. Я ощущал, что приобщаюсь к истории моего народа, полной ещё нераскрытых тайн.— Снято! — скомандовал Кыпс, и свет погас.— Погодите! — запротестовал Томас. — Я ещё хотел сказать, что слезы волнения застилали мои глаза!— Скажешь в другой раз, — отмахнулся Кыпс, и вся телевизионная свора сгинула.— У этих людей искусства в голове, конечно, полно тараканов, — несколько озадаченно прокомментировал Муха. — Но нюх у них, как у хорошей гончей. Ты смотри, ведь ничего не знает, а как угадал. «Возвращается совсем другой Ребане».— Это называется художественной интуицией, — не без снисходительности объяснил Артист.— Я про это и говорю, — подтвердил Муха. — Как у гончей.Пока белый «линкольн» стремительно пересекал пространство пригорода, заполненное дождём и ветром, Томас думал, как ему все-таки поступить с Ритой Лоо. Она, конечно, заслуживала увольнения. Но не слишком ли это? Как-то негуманно. У каждого бывают ошибки. И когда лимузин снизил скорость, въезжая в город, Томас принял окончательное решение.Не станет он её увольнять. Объявит строгий выговор. Нет, просто выговор. А ещё лучше — укажет. Строго укажет.Этого будет вполне достаточно. Да, вполне.Переступив порог просторного холла-прихожей своих апартаментов в гостинице «Виру», Томас ощутил ту особенную тишину и словно бы запах пустоты, которые складываются из отсутствия любых звуков и запахов. Не раздеваясь, с букетом тюльпанов в руках, он вошёл в белую спальню, которую занимала Рита Лоо. В спальне не было никого. Покрывало не примято. Он открыл дверцу стенного шкафа. Пусто. Ни чемодана Риты Лоо, ни её вещей.Никого не было и в спальне Томаса. Пустотой встретила гостиная с белеющими креслами вокруг круглого белого стола и с мерцающими бутылками в стенном баре. В музыкальном салоне мёртвой антрацитовой глыбой чернел рояль «Бехштейн», скалясь белыми клавишами.На столе в кабинете Томас заметил записку: «Несколько раз звонил Краб. Ты ему зачем-то нужен. Р.Л.»
«Р.Л.» означало: Рита Лоо. А самой Риты Лоо не было.Томас выкинул тюльпаны в форточку и пошёл спать.Не так он представлял себе своё возвращение на родину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118