Мы уже вышли из
дверей, добрались до лавочки и сели неподалеку от женского флигеля.
- Идет, - вздохнула мать. - Да еще важничает при этом, скажи, разве
не так?
Отец, действительно, шел степенно, не торопясь, нес хозяйственную
сумку, как портфель с важными деловыми бумагами, но нам с матерью было
ясно, что вся эта важность больше оттого, что он был на виду у других, и
оттого, что он взволнован и обескуражен - сам он, тьфу-тьфу, отличался
хорошим здоровьем, разве что в последнее время посасывал валидол, а в
больницы попадал только как посетитель.
Я встал навстречу отцу. Он крепко пожал мне руку, кашлянул:
- Здравствуй, Валерий!
Внимательно посмотрел мне в глаза:
- Как самочувствие?
В наших мужских отношениях с отцом нежности не были приняты. Сущест-
вовала атмосфера солидной взаимоуважительной самостоятельности, серьез-
ной от пустяков и внешних проявлений чувств. Правда, когда я еще был па-
цаном, отец, особенно захмелев на домашних празднествах, любил пово-
зиться со мной, и у меня до сих пор жива память о его жестких руках. При
этом он любил ткнуть твердым, как железяка, пальцем так, что потом долго
ныло под ребрами не столько от боли, сколько от неожиданности. Помню,
как однажды летом, а вернее, на майские праздники, мужчины от веселого
застолья у нас дома вышли покурить и подышать свежим весенним воздухом.
Соседский мордастый Вовка, вспотев от напряжения, мрачно осваивал ис-
кусство езды на двухколесном подростковом, только что подаренном велоси-
педе. Мы же, сгорая от зависти и неосуществленного желания прокатиться,
стояли в сторонке, готовые в любую минуту прийти Вовке на помощь в обмен
на желанную самостоятельную попытку сесть на велосипед. Отец сразу же
оценил ситуацию. Он подошел к Вовке, присел около велосипеда, осмотрел
зубчатку с педалями и серьезно спросил Вовку:
- Знаешь, почему у тебя не получается?
- Нет, - озадаченно ответил Вовка и еще больше помрачнел.
- Слезь-ка на секундочку, - сказал отец Вовке, все так же внимательно
изучая зубчатку.
Вовка послушно спешился.
Отец взялся за руль. потом рассеянно оглянулся и кивнул мне:
- Ну-ка, иди сюда...
Я подошел.
- Садись, помоги нам сынок.
Когда я очутился в седле, отец, держась одной рукой за руль, а другой
за седло, сказал Вовке:
- Главное, это набрать нужную скорость. Ты падаешь, потому что тебе
не хватает скорости. Вот, гляди...
И он, отпустив руль, разогнал велосипед. То ли от неуемной силы, то
ли от желания, чтобы сын его подольше прокатился, а может быть, действи-
тельно стремясь доказать Вовке на практике свою теорию, но отец придал
мне такое ускорения, что у меня засвистело в ушах, засосало под ложеч-
кой, руки дрогнули, руль подвернулся и я через десяток метров кубарем
грохнулся на асфальт. Авария усугубилась еще и тем, что я налетел на ни-
весть откуда взявшийся кусок колючей проволоки.
Когда миновал первый испуг, я понял, что настала моя очередь подклю-
читься к могучему реву Вовки, оплакивающего отнюдь не травмы своего то-
варища, а возможную поломку велосипеда. Но заплакать я сначала не успел,
а потом не смог. Отец подбежал, поднял меня на руки и стал, остужая,
дуть на мое сожженное ссадиной колено, а потом поцеловал его. Для меня
это было так неожиданно, что я замер от стыда за нас с отцом, словно
проявилось в этот момент то, что другим не дозволено видеть, что являет-
ся только нашим, сокровенным...
- Спасибо, папа. Я чувствую себя хорошо, - выдержал я взгляд отца.
- Как температура? - не успокоился он. - Что тебе сказали врачи?
Мать заерзала на скамейке:
- Да что они могут сказать? Ведь всего неделя прошла. Пока анализы
сдашь, снимки надо сделать, а ему сразу все подай.
Отец повернулся в ее сторону:
Ты, старая, не тарахти, не тебя спрашивают. Сама направила меня не
туда, ведь правильно я тебе говорил, что тех, кто на излечении, отдельно
держат... Только там женское отделение, понятно?
Мать рассмеялась:
- Конечно, понятно. У тебя прямо нюх на это. Уж седой совсем, а все
туда же, ишь как черти тебя носят, покоя не дают.
- Вот-вот, точно так же там старуха какая-то меня выставила. Тебе бы
к ней в сменщицы пойти, сторожихой в проходную, хоть пользу будешь ка-
кую-никакую приносить, - подмигнул мне отец.
- Да будет вам, здесь запрещено ссориться, - миролюбиво заворчал на
них я.
- И то верно, - засуетилась мать. - Ты про себя расскажи, сынок. Как
вас здесь кормят? Да, кстати, сумку-то пойди разгрузи. Только подожди, я
тебе сначала все объясню. Там баночка с сырниками, я их только что ис-
пекла, со сметаной, с маслом, с вареньем. Они в фольгу завернуты, теплые
должно быть. Ты их прямо ложкой поешь, только вот банку не выбрасывай,
уж больно удобная она - с крышкой. Ты сполосни ее после, а я потом от-
мою. Ну, что еще? Смородина тертая с сахаром - это к чаю, а хочешь прос-
то поешь, если проголодаешься. Огурчики маринованные, паштет, колбаса,
яблоки, мандарины, вафли лимонные, я знаю ты их любишь...
- Спасибо, ма. Только зря ты все это.
- Ну, как же зря? - почти обиделась мать.
- Да здесь хорошо кормят, честное слово, - горячо стал доказывать я.
- Ладно, ладно, рассказывай, - отмахнулась мать. - Иди-ка лучше, не
задерживайся.
Я сбегал в палату, переложил продукты в тумбочку и нашел в сумке кон-
верт с пятью рублями. На конверте крупным маминым почерком значилось:
"Это тебе!"
Когда я вернулся, отец с матерью о чем-то тихо, но жарко спорили, а
увидев меня, умолкли. Мать взяла сумку, поставила себе на колени и стала
в ней копаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55