Впрочем, суета это все, расскажи лучше, что с тобой?
- Отлежал, отходил сто двадцать дней, съел полтора кило таблеток, по-
лучил девяносто уколов, признают годным к жизни, вот только закрепить
здоровье требуют. чтобы не возвращаться в ближайшие лет сорок.
- Ты уж обязательно доведи лечение до конца, нельзя тут быть небреж-
ным. Вот мой Гриша не уберегся, сам знаешь.
Мгновенно всплыл сон на смерть Григория Борзова: война, солдаты, мо-
гилы, я - женщина...
- Да, Лика, знаю...
Она как-то сразу сникла, постарела, глаза покраснели.
- Ты, наверное, тоже там насмотрелся, - сказала она, - не приведи,
господи, испытать такое кому-то. Да и мне тут досталось.
- Представляю себе.
- Нет, ты далеко не все знаешь. Борзов был, как комок энергии, руба-
ха-парень во всеобщем представлении, веселый, язва, но никто не знал,
что с родителями у него было все шиворот навыворот. Какие-то мрачные,
замкнутые люди, особенно мать. Ты пойми меня правильно, здесь не имеет
никакого значения, что я - узбечка, мы познакомились во время его служ-
бы, занесло же матроса в Ташкент, но мать безумно ревновала Григория ко
мне и на поминках обвинила меня в его смерти, так и сказала за столом,
что я специально достала ему это сильное лекарство, чтобы сжить его со
света. Теперь и на работе косятся, шепчутся за спиной.
- Перестань, Лика, что за чушь.
- Я-то знаю, что чушь, но разве людей исправишь?
- А Гарик как?
- Второй Борзов. И по выходке и непоседа, сил никаких нет. Каждый
день что-нибудь откалывает. Вот смотрю я на него, на его друзей - стран-
ное какое-то поколение. Равнодушное. Себе на уме, что ли? Не знаю, но
мы, по-моему совсем другие были.
Впрочем, что я тебя спрашиваю, ты же сам еще мальчишка.
- Ничего, Лика, перемелется - мука будет. И не бурчи, тоже мне стару-
ха нашлась. Знаешь, сколько терпения нужно, чтобы вырастить из балбеса
человека? Спроси у моих предков.
- Знаешь, теперь он у меня один остался, все для него - и джинсы, и
майки, вот магнитофон недавно купила.
- Он хоть ценит это?
- Похоже, что да. Если что-то ему надо, то сразу превращается в тако-
го разумного, любящего сына, что сердце не нарадуется, а как только по-
лучит свое - мать ему уже не нужна. Правда, он на моей стороне - бабку с
дедом, как и покойный Григорий, не переносит, но ненормально это, согла-
сись? И что за жизнь такая...
Мы помолчали.
- Лика, ты извини, - поднялся я, - я к тебе еще обязательно зайду.
Понимаешь, мне еще надо успеть деньги получить.
Я обежал все пять этажей издательства, побывал в редакциях, распла-
тился с профсоюзом, за чей счет я так долго болел и еще собирался отды-
хать.
Яна Паулса я попросил получить деньги по доверенности за бюллетень,
который я пришлю из санатория, и передать их Тамаре.
- Сделаем, старик, не беспокойся. Значит, дышать свежим воздухом
средней полосы России едешь?
- Полной грудью. Кстати, Ян, а полная грудь, это сколько, как ты ду-
маешь?
Ян помедлил с ответом.
- Я думаю, начиная с четвертого номера, не меньше... - авторитетно
начал он, потом спросил. - Ты знаешь, что у Гришки Борзова нашли донжуа-
новский список? Он оказывается вел бухгалтерию на всех своих знакомых
дам. Да-с. Одна из них даже приехала из Горького на похороны. Не могу
только понять, как она узнала о его смерти.
- Каково же Лике пришлось?
- Наверное, Лика, понимала, что для Борзова одной женщины никогда не
хватит.
- А кто может установить кому, кого и сколько надо? спросил я и поду-
мал обо мне и Тамаре.
- Никто, кроме тебя самого, - назидательно ответил Ян мне.
- Значит, это и к тебе относится, - не остался в долгу я.

Глава двадцать девятая


--===Северный ветер с юга===--


Глава двадцать девятая
По пути домой я отстоял в бесконечной, изматывающей очереди за вином,
колбасой, яйцами, хлебом, сыром, а когда вошел в неубранную комнату и сел на
стул, то только тогда почувствовал,как устал, вспомнил, что так и не успел
пообедать, и ощутил на висках ознобное касание чахоточного жара, на тридцать
семь и три, не больше.
Некоторое время сидел у окна, безразлично глядя, как качает ветер
черные ветви деревьев в темно-синем мраке зимней ночи, потом встал, от-
нес продукты на кухню , убрал постель, сложил разбросанные вещи Тамары в
шкаф, включил маленьком бра над кроватью, погасил желтый абажур над сто-
лом, поправил на стене покосившийся маленький гобеленчик с пасторальной
сценкой.
Моей тайной гордостью, моей маленькой слабостью был радиоприемник
размером с небольшой сундук и единственным зеленым, как кошачий глаз,
лепестковым индикатором. Сундук, конечно, сундуком, но в нем было то,
чего тогда не было ни у каких других сундуков - дистанционное управле-
ние.
Я зажег "кошачий глаз", лег на кровать и, плавно крутя колесо наст-
ройки, нашел "Голос Америки". Повезло - шел музыкальный час Виллиса Кан-
новера, его не глушили. И еще повезло - пела труба Армстронга, пела,
звеня от боли и тоски, пела и в одном ее звуке было сразу несколько зву-
ков, один из которых был сумасшедшим, пела "Сент-Джеймс Информери Блюз",
написанный в память о всех джазовых музыкантах, которые умерли от нарко-
мании и психических расстройств в больнице святого Джеймса, а по-русски
Якова, пела так, что не о смерти думалось, а о тех, кто спалил
единственный подаренный им миг вечности ради той музыки, которая в них
звучала, и пела труба о том, что музыка эта прекрасна.
Через час я с безнадежностью понял, что ждать Тамару бесполезно. Му-
зыка кончилась, эфир шумел, шептал, захлебывался ревом глушилок, я
встал, чтобы найти таблетки от головной боли и в туалетном столике Тама-
ры наткнулся на стопку бумажных салфеток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55