Вот как Анатолий Ручьев, например. Прекрасный же парень, отличный комсомольский секретарь. Или райком его не отпустит?
– Ручьева! – разом крикнули из первого ряда Сергей Чайкин и Андрей Куржак.
Зал будто ждал этой фамилии – такой дружный аплодисмент выхлестнул, что Ручьев покраснел, а
Башмаков еще больше нахмурился и потупил стриженную ежиком голову. Он знал, что Ручьева любили все, и молодые и старые, но чтобы так дружно поставить этого сопляка над собой, извини-подвинься…
– Есть еще кандидатуры? – спросил Межов. Не дождался и предложил Ручьеву: – Давай, Анатолий Семенович, представься народу, расскажи, как ты видишь перспективы комбината, задачи директора.
Ручьев живо оказался за трибуной, махнул рукой по непокорным волосам, улыбнулся – белозубый, румяный, удалой.
– Вот я весь перед вами, знаете с детства. И я вас знаю. Двадцать шесть лет, не такой уж и молодой, но вроде еще и не старый. А? Как считаете?
– Давай, чего там!
– Чеши дальше, Толя, не тушуйся.
– Соглашайся, Семеныч, не подведем.
Ручьев весело поднял руки, призывая к тишине. Дождавшись, пошутил по-балагуровски:
– Выйти замуж – не напасть, замужем бы не пропасть. Больно уж хозяйство беспокойное. Вдруг не справлюсь.
– Не бойсь, подмогнем.
– Тогда другое дело, тогда можно попытать. Но уж не обессудьте, если с кого придется стружку снять. Сам обещаю против совести не идти, но и с вас спрошу.
– Согласны. Только порядок чтобы толковый…
– Да, да, чтобы с умом, для дела. Он, Башмаков-то, для себя только умный. Получку вот третью неделю не дают по его милости…
– Все ясно. Давайте считать, что договорились. О зарплате Сергей Николаевич уже сказал – завтра выдадут. А задачи комбината, – Ручьев повернулся в сторону Межова в президиуме, – я понимаю просто: добиться высококачественного выполнения производственных заданий и обеспечить население теми пищевыми продуктами, которые мы производим. Это – главное. А станет комбинат выполнять планы и давать хорошую продукцию – добьемся его расширения, и тогда к нам придет молодежь. А где молодежь, там тяга к новому, увеличение производительности труда, рост населения, рост Хмелевки, превращение ее в поселок городского типа. Кто скажет хоть слово против этого?… То-то. А когда Хмелевка получит городской титул, увеличатся штаты и в районных учреждениях, – а это тоже занятость, – прибавится зарплата, вырастут фонды на различные нужды бытового и общественного благоустройства и так дальше. Я думаю, и жители и руководители обеими руками «за». Или я ошибаюсь, Сергей Николаевич?
– Не ошибаешься. – Межов с улыбкой поднял обе руки. Он был доволен, что кандидатуру Ручьева даже не пришлось предлагать: выбор сделан снизу и устраивал всех.
– Тогда спасибо за доверие, – сказал Ручьев. – Возвращайтесь на свои рабочие места, а мы с товарищем Башмаковым проведем в быстром темпе приемо-сдачу. Думаю, что уже завтра с утра я буду к вашим услугам. Обращайтесь в любое время, когда понадобится.
В зале одобрительно заговорили, зашумели отодвигаемыми стульями, засмеялись, потекли в распахнутые двери.
– Рано торопишься, понимаешь, – сказал Башмаков, не глядя на Ручьева. – Без приказа я комбинат тебе не сдам.
– Привет! Вам что, уши заложило, да?
– Извини-подвинься, но слова к делу не пришьешь. Письменный приказ нужен.
– Не спорьте, – вмешался Межов, поднимаясь. – Сейчас я позвоню Дерябину, и получите приказную телеграмму. Через час-полтора.
– Вот тогда, понимаешь, и начнем. А то больно быстрые, разлетелись. Мы еще, извини-подвинься, поглядим, куда вы полетите со своей легкокрылостью. Тише едешь – дальше будешь.
– От того места, куда едешь, – ввернул Ручьев.
Башмаков, не желая дальше спорить, спрятал трехцветную ручку, взял под мышку красную папку и повернулся к Межову:
– Вы, Сергей Николаевич, хоть и молодой руководитель, но неглупый, понимаешь, и меня поймете. Авторитетно заявляю: с этим, извини-подвинься, выдвиженцем добра не будет.
– Почему? – улыбнулся Межов.
– Порядок не уважает, вот почему! «Обращайтесь в любое время, когда понадобится»! Ерунда, понимаешь. Распорядок дня должен быть, строгий режим, приемные часы. И говорить с народом надо, извини-подвинься, официально, серьезно, а не с улыбочками. Вы не в семье, а в рабочем коллективе. Дистанция должна быть, понимаешь, с первого дня, сразу. Чтобы чувствовали и, извини-подвинься, соблюдали. А вы сами нарушаете порядок.
– Чей?
– Наш, процедурный! Должно быть выдвижение кандидатур, обсуждение, голосование, подсчет голосов, а вы, извини-подвинься, чохом, одними выкриками и хлопаньем решили.
– Не хлопаньем – единодушным одобрением, аплодисментами.
– Аплодисмент не документ, к делу не пришьешь. А вы, извини-подвинься, и президиум не избрали, вели собрание, понимаешь, без секретаря, без протокола.
– Да нет, я записывал.
– Не имели права, понимаешь, секретарь должен.
– Формальность.
– Извини-подвинься, Сергей Николаевич. Кто подписывать будет, вы один?
– Почему я, а – вы? Неужели не выручите?
– Не имею права, понимаешь.
– Ну ладно, и так обойдемся. Дерябин нам поверит. Как считаешь, Анатолий Семенович, поверит?
– Поверит, – веселился и Ручьев. – Вон сколько живых свидетелей, а бумажки… – Он махнул рукой и пошел вслед за Межовым, в столовую перекусить. Рабочие пообедали до собрания, а они не успели.
– Товарищ Межов, произойдет беда, учтите, авторитетно предупреждаю! – крикнул Башмаков вдогонку. – Соблюдение порядка…
Ручьев, смеясь, захлопнул за собой дверь.
– Вот его порядок, гляди, – сказал он Межову, ткнув пальцем в сторону комбинатского сквера, примыкающего к производственной территории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118