– Газетчики опять схватились за блокноты.
– Мы напишем фельетон, – пообещал Мухин, – мы развенчаем прежде всего Башмакова и башма-ковщину.„
– Пишите хоть десять, но дайте сейчас объявление! – взмолился Ручьев, вставая. – Нам же нельзя без печати, все встало, свадьба у Чайкина с Ниной может не состояться…
Газетчики опять застрочили.
– Даже свадьба! Отличный штрих, спасибо, Ручьев. Такой фельетончик испечем, пальчики оближете!
– Да, да. А объявление не дадим. Не можем. Не имеем права без документа.
– Где же я его возьму?
– Не знаем, это не наше дело.
В редакционную комнату вплыла распаренная, мокрая Смолькова, но едва увидела Ручьева, воспрянула:
– Во-от вы где! Ну нет, от меня не скроетесь… Уфф! – Она плюхнулась на диван, достала из сумочки платок и принялась вытирать лицо и грудь в широком вырезе платья.
Газетчики переключились на нее.
– Директор восьмилетней школы, если не ошибаюсь? – спросил Мухин. – Очень интересно.
– – Уфф, вам бы такой интерес… Сил нет, с утра бегаю…
– Не слушайте ее, по своей глупости бегает, – решил отбиться Ручьев.
– Я – по глупости?! – Смолькова с неожиданной резвостью вскочила. – Это вы натворили черт знает что, а я со своими школьниками честно выполняла план…
– Товарищи, дадите объявление или нет?
– Какой план?
– По металлолому. И мы не виноваты, что их ржавые мясорубки лежали среди негодных железок.
– И вы сдали мясорубки в металлолом?! – возликовали газетчики.
– Сдали. С электромоторами.
– Ну, Муха, бесподобно! Итак, намечаем канву: колбаса жесткая, директор молодой, печать съедена, производство встало, люди растерянны, свадьба расстраивается, оборудование везут в металлолом, жизнь замирает, история прекратила течение свое.
– Какие же вы бесстыжие! – Ручьев перебросил пиджак на другую руку и кинулся вон.
– Куда же вы, товарищ Ручьев? – спохватилась Смолькова. – Не могу же я за вами бегать. – Она обернулась к газетчикам, заглядывая искательно в глаза то одному, то другому: – Помогите же, товарищи! У меня же школьники, я не могу… Товарищ Мухин! Товарищ Комаровский!…
Газетчики обсуждали будущий фельетон и уже ничего не слышали.
– Есть блестящий поворот, Комар.
– Какой?
– И неожиданная концовка. Пишем вместе?
– Да. Мой текст, твой снимок. Ты почему не снимал?
– Да не нужен тут снимок, не придуряйся.
– Ладно, обойдусь.
– Не обойдусь, а обойдемся! Иначе я позвоню ребятам в областную.
– Ладно, черт с тобой, говори концовку.
Смолькова растерянно глядела на них, слушала, не очень понимая, потом махнула рукой и, подхватив с дивана сумочку, заторопилась догонять Ручьева. Куда он теперь побежал, этот несчастный мучитель?…
XIII
Столпившиеся в приемной директора и в коридоре комбинатской конторы люди думали о том же: где теперь бегает несчастный директор, удастся ли ему добыть печать и скоро ли разрешатся их неотложные дела.
Было жарко и душно, как перед дождем.
Чайкин стоял у раскрытого окна своего временного кабинета и проветривал перевязанную голову, его горюющая Нина сидела, подперев рукой щеку, у стола без дела.
– Полила бы пол, дышать легче станет, – сказал Чайкин.
– Через минуту высохнет. И что это духота такая нынче…
– Вчера лучше, что ли, было?
– Ага. Вчера только до обеда тосковали, а потом радовались, нынешнего дня ждали.
– Да. И таким он славным казался, завтрашний-нынешний день, таким счастливым, нашим… Где же он бегает столько, наш Толян?
– Он найдет где. И что вы, мужики, беспокойные какие?
– Завод у нас другой, Нинуся. Женская природа заведена по лунному календарю, а наша – по солнечному.
– Когда же вас переводят на солнечный, после рождения?
– В день зачатия. Уже с этого момента мы живем по-своему. Оттого у беременных и лицо портится, и прихотничают они, и тошнит их, и беспокоятся без причины… Скоро сама узнаешь.
– Скорее бы. – Нина поднялась, взяла графин со стола и, придерживая его под дно, стала плескать на пол. Полив в кабинете, вышла в приемную, где сидели на стульях у стен, стояли у окна, отирались возле стола померкшей Дуси осовелые от жары и безделья посетители. Они давно уже израсходовали основной боезапас эмоций и сейчас вяло переговаривались, чтобы скоротать время. Из приоткрытой директорской двери, будто из дальней дали, слышался невнятно тенорок Взаимнообоюднова – он читал третью, если не четвертую, лекцию.
– Поет себе, заливается соловьем, – сказал Чернов и нечаянно заложил основы клички Взаимнообоюднова.
– А чего ему не петь, – откликнулся Федька Черт. – Чай, не бесплатно, как мы. Поорали тут и сиди жди, когда он заявится, новый директор.
– Да-а, хорошо бы сейчас стопочку!… – мечтательно вздохнул Иван Рыжих. – У меня Марья сына принесла, за него бы.
– Кому чего, а шелудивому баня, – сказала от окна Вера Куржак. – Тут платье в ателье не выкуплено, подарок на свадьбу надо припасти… Андрей, хватит чадить, брось папироску!
Куржак выбросил папиросу в раскрытое окно и направился к двери.
– Я на пристань, Вера. Или баржу задержу, или украду мясорубки, хватит ждать!
– Беги, – разрешила Вера.
– У кого свадьба-то? – спросил ее Чернов.
– А вот у Нины с Чайкиным.
– Еще – неизвестно, понимаешь, – сказал от директорской двери Башмаков. • – Нынче он жених, а завтра – извини-подвинься. Из банка с перевязанной головой явился, деятель!
– Это же несчастный случай, папа, – заступилась за Чайкина Нина. – Этот Рогов-Запыряев…
– Не вали на других, понимаешь. Печать вам тоже Рогов-Запыряев потерял? А вчера, понимаешь, плясали от радости, все ладони отхлопали за Ручьева. Не так еще попляшете, понимаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118