Пораженный Федя-Вася отступил, зашел в соседнюю комнату, в самом деле похожую на контору, и осмотрелся. Тоже чисто, на белых стенах разноцветные плакаты и нужные лозунги, в простенке портрет лично товарища Леонида Ильича Брежнева, ниже его полка с новинками политической литературы, на столе две папки, конторские счеты и письменный прибор в форме ракеты, у окна на тумбочке – радиола и стопка пластинок в конвертах, вдоль стен – полумягкие стулья, в углу шкаф. Культурно, хорошо. Федя-Вася не поленился, открыл шкаф – да, на плечиках висело раз, два, три, четыре белых халата, а в другом отделении два халата темных и под ними стоят две пары резиновых, отливающих глянцем сапог.
– Проходите к столу, товарищ Пуговкин, – предложила Клавка, и Федя-Вася, вздрогнув, обернулся. Прежде за версту было слышно, как она идет, а тут будто кошка подкралась. А когда села за стол, а Федя-Вася – напротив нее, чувствуя себя просителем, произнесла невообразимое: – Слушаю вас, товарищ Пуговкин.
Надо же – Клавка кого-то слушает! Сроду за ней такого не было, а если нарывалась на строгого человека или большого начальника, просто замолкала на время, но не слушала, а ждала, когда тот кончит свои внушения, и бросалась в атаку. Даже тогда, когда она, кругом виноватая, судилась со вторым мужем, она тоже никого не слушала и сумела выкрутиться.
Федя-Вася, веря и не веря, осторожно изложил свои соображения по поводу коллективной жалобы и конкретные сомнения в том, что кот Адам съел у нее тридцать два килограмма сливок.
– В заявлении не написано, что съел, – спокойно возразила Клавка и поднялась. – Идемте, я покажу и объясню.
Привела его в следующую за конторкой комнату, заставленную молочными флягами, показала на подоконник, где стояла керосиновая лампа:
– Видите? Кот прыгнул из форточки и опрокинул лампу прямо во флягу. Ее только что принесли, и я ходила за марлей, чтобы завязать. И вдруг слышу грохот. Прибегаю и глазам не верю: стекло разбилось, осколки и керосин в сливках, их же не отделишь, запах не отобьешь, пропала вся фляга! Теперь понятно?
Федя-Вася наконец очнулся.
– Понятно, но не все. Ответьте мне, гражданка Маёшкина, на такие вопросы: зачем тут лампа? как вытек керосин, если она завернута? кто видел того кота и когда?
– Я же говорю, сама видала. Мы с помощницей, с; вашей старшей дочерью Аллой, внесли флягу из-под сепаратора, и я пошла за марлей, чтобы плотнее закрыть крышку. А он в это время и заявился. Большой, полосатый. Дверь открываю, а он – прыг между ног и деру. А без лампы нельзя, везде держут, не я одна. Вдруг свет погаснет. Сколько уж раз выключали во время работы. И насчет головки не вру. Лампа старая, резьба у ней плохая, головка чуть держится.
Клавка всегда была красивой, а сейчас, в белом-то халате, в модных туфлях, в капроне, глаз не отведешь. И вид огорченный, грустный – так ей жалко совхозных сливок, что успокоить хочется, пожалеть. Ведь и Алка была свидетелем, чего же еще!
Федя-Вася записал показания, Клавка расписалась, вежливо поблагодарила и проводила, показав ему вслед язык. Если бы Федя-Вася видел этот ее прежний длинный, как у собаки в жару, язык, он не поверил бы ни одному ее слову и подумал бы, что у Клавки прорезался талант лицедейки и она стала еще хуже, чем была продавцом. Но экс-участковый не видел ни опасного ее языка, ни торжествующего лица, от души радовался исправлению непутевой бабы и думал, что Митя Соловей настоящий молодец, а мерзавцу Титкову и его коту придется отвечать по всей строгости. Если в древние времена судили разных скотов, то и в нынешние полосатому Адаму не отвертеться. Запросто хвост отрубят, а то и повесят. Шкура у него красивая, большая, шапку можно сшить. А Титкова надо хорошенько оштрафовать, чтобы другим неповадно было, чтобы глядели за своим домашним скотом и не чинили родной Хмелевке никакого урону.
VI
За первые два дня, пока Федя-Вася проводил дознание, его объявления развеселили всю Хмелевку и сделали имя кота и его хозяина самыми популярными. О них говорили в магазинах, в столовой, в пельменной, в забегаловке «Голубой Дунай», на хитром базаре неподалеку от автобусной остановки, на самой этой остановке и в автобусах, на водной станции, на пристани, на местных теплоходах, в мастерских «Сельхозтехники», в совхозной конторе, в отделении Госбанка, в Доме культуры и у кассы кинотеатра, в коммунальной бане, в пром– и пищекомбинатах, во всех районных учреждениях. Иван Никитич Балагуров, секретарь райкома партии, смеялся особенно весело, а потом позвонил Огольцову, районному прокурору.
– Послушай, Огольцов, ты знаешь, что на Новой Стройке собираются судить кота? – И опять залился так, что розовая бритая голова покрылась испариной.
– Слышал, – ответил тот. – Думаю, ничего серьезного, пенсионеры развлекаются.
– Значит, выступать на этом процессе не будешь?
– Зачем? Там же товарищеский суд.
– В порядке надзора.
– Для этого есть общественные советы по работе товарищеских судов, исполкомы – поселковый и районный.
– Значит, устраняешься, на райсовет валишь?
– Но это же их дело, Иван Никитич! Есть Указ Президиума Верховного Совета РСФСР, есть соответствующее Положение о товарищеских судах…
– Ладно, трудись. – И Балагуров перезвонил председателю райсовета Межову, который тоже не отличался веселостью, но все же чувствовал и ценил юмор.
– По-моему, это должно быть забавно, – ответил Межов. – Там Юрьевна в секретарях, надо ее спросить. Или Мытарина.
– Ну-у! – – возрадовался Балагуров. – Неужто и Мытарин подключился?
– Говорят, он у них каким-то консультантом.
– Теперь понятно, почему такая каша заварилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118