Ее телефон – Шато-2033. У нее рот на девяносто тысяч долларов.
Он высоко поднял мутный стакан.
– Я счастлив рекламировать ее здесь.
Он сел под одобрительные возгласы приятелей, внезапно устав от собственного голоса. Его ждали на ужин, но матери он не позвонил. Еще одна доза перно послушно побелела.
Кранц наклонился к нему и прошептал:
– Ничего себе речуга для шестнадцатилетнего девственника.
– Почему ты меня не заставил сесть?
– Им понравилось.
– Почему ты меня не остановил?
– Тебя поди останови, Бривман.
– Пошли отсюда, Кранц.
– Ты идти можешь, Бривман?
– Нет.
– Я тоже. Пошли.
Поддерживая друг друга, они шли по любимым улицам и аллеям. Книги и папки все время падали. Они истерически орали на такси, проезжавшие слишком близко. Разорвали учебник по экономике и на ступеньках банка на Шербрук-стрит принесли его в жертву огню. Пали ниц на тротуаре. Кранц поднялся первым.
– Почему ты не молишься, Кранц?
– Машина едет.
– Рявкни на нее.
– Полицейская машина.
Они бежали по узкой аллее. Их остановил вкусный запах, доносившийся из кухонного вентилятора дорогого ресторана. Они облегчились среди мусорных баков.
– Бривман, ты не поверишь, на что я чуть не помочился.
– Труп? Блондинистый парик? Заседание Сионских Мудрецов в полном составе? Выброшенный мешочек с хлипкими жопками!
– Тшш. Поди сюда. Осторожно.
Кранц зажег спичку, и в груде мусора блеснули медные глаза жабы. Все трое подпрыгнули одновременно. Кранц унес ее в завязанном носовом платке.
– Наверное, из чесночного соуса сбежала.
– Давай вернемся и освободим всех. Пусть улицы наводнятся свободными жабами. Эй, Кранц, у меня с собой набор для препарирования.
Они решили провести торжественную церемонию у подножия Военного мемориала.
Бривман расправил вкладыши из учебника по зоологии. Схватил жабу за зеленые задние ноги. Кранц вмешался:
– Знаешь, это испортит нам всю ночь. Отличная была ночь, но это все испортит.
– Ты прав, Кранц.
Они стояли молча. Ночь была великолепна. По Дорчестер-стрит струился свет автомобильных фар. Они предпочли бы находиться не там, оказаться на вечеринке с тысячей человек. Жабу выпотрошить так же соблазнительно, как старый будильник.
– Мне продолжать, Кранц?
– Продолжай.
– Сегодня за пытки отвечаем мы. Обычные палачи в отпуске.
Бривман резко швырнул жабу головой об камень с надписями. Шлепок живого прозвучал громче всего уличного движения.
– По крайней мере, от этого она обалдеет.
Он положил жабу на белые листы и булавками приколол лапки к книге. Скальпелем вскрыл светлое брюшко. Вытащил из набора ножницы и сделал длинный вертикальный надрез, сначала на внешнем, потом на внутреннем слое кожи.
– Можно бы на этом и остановиться, Кранц. Взять нитку и ее починить.
– Можно бы, – мечтательно отозвался Кранц.
Бривман растянул эластичную кожу. Они склонились над глубокими жабьими внутренностями, ощущая проспиртованное дыхание друг друга.
– Вот сердце.
Узким концом скальпеля он приподнял орган.
– О, так вот оно какое.
Молочно-серый мешочек вздувался и опадал, а они изумленно наблюдали. Жабьи ноги были, будто дамские.
– Думаю, надо уж с ней продолжать.
Он по одному удалил органы, легкие, почки. В желудке обнаружились камешек и непереваренный жук. Он занялся мускулами на тонких бедрах.
Оба, хирург и наблюдатель, застыли в трансе. Наконец, он удалил сердце, оно уже выглядело утомленным и древним, цвета стариковской слюны, – первое сердце мира.
– Если положить его в соленую воду, оно еще какое-то время будет биться.
Кранц очнулся.
– Да? Давай. Скорее!
Бривман на бегу швырнул учебник вместе с опустошенной жабой в проволочную мусорную корзину. Он держал сердце в руке, боясь сжать. До ресторана была всего минута ходу.
Не умирай.
– Скорее! Ради всего святого!
Все на свете получило бы второй шанс, если б они могли его спасти.
В ярко освещенном ресторане они заняли дальнюю кабинку. Где эта чертова официантка?
– Смотри. Оно все еще бьется.
Бривман положил его в тарелку с теплой соленой водой. Оно подняло свой крошечный вес еще одиннадцать раз. Они считали, а потом некоторое время не говорили ни слова, опустив лица в стол, неподвижные.
– Теперь оно уже ни на что не похоже, – сказал Бривман.
– На что, по-твоему, должно быть похоже мертвое жабье сердце?
– Я думаю, вот так, как сегодня, и совершается любое зло.
Кранц схватил его за плечо, его лицо внезапно прояснилось.
– Это блестяще, то, что ты сейчас сказал, – блестяще!
Он звучно хлопнул друга по спине.
– Ты гений, Бривман!
Бривмана эта кранцева касательная к депрессии озадачила. Про себя он реконструировал собственную реплику.
– Ты прав! Кранц, ты прав! И ты тоже – потому что заметил!
Они обнялись и колотили друг друга по спинам через арборитовый столик, вопя комплименты и поздравления.
– Ты гений!
– Это ты гений!
Соленую воду они разлили, хотя теперь это не имело значения. Перевернули стол. Они гении! Они знали, как это случается.
Управляющий хотел бы знать, не желают ли они убраться вон.

3
Первое, что он заметил – тяжелую золотую раму отцовского портрета. Походило на еще одно окно.
– Ты тратишь жизнь в постели, у тебя ночь в день превращается, – кричала из-за двери мать.
– Ты не могла бы оставить меня в покое? Я только проснулся.
Довольно долго он таращился на книжную полку, отмечая, как солнце движется от кожаного Чосера к кожаному Вордсворту. Хорошее солнце, гармонирует с историей. Для раннего утра мысль утешительная. Если не считать того, что сейчас середина дня.
– Как ты можешь тратить жизнь в постели?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62