– Вы не знаете? – крикнул я. – Они ушли, а вы не знаете?
Он внезапно повернулся ко мне и схватил меня за руку.
– Нет, не знаю, не знаю! – крикнул он тоном страстного возбуждения, внезапно переменив свое обращение. – Ну да, пусть их идут! Я знаю только одно: я знаю, с кем они ушли, эти ваши друзья, господин де Марсак. Явился какой-то франт, пустомеля, изящный щеголь, обратился к ним с красивыми словами, показал им какой-то золотой значок и… раз, два, живо! Они ушли и забыли вас.
– Что! – крикнул я, ухватившись за одну нить в его речи, которая открыла мне глаза. – Золотой знак? Они попались в ловушку! Нельзя терять времени. Я должен идти за ними.
– Нет! Ведь это еще не все! – ответил он, прерывая меня и сильнее сжимая мою руку своими пальцами; глаза его сверкали. – Они ушли с человеком, который назвал вас обманщиком, вором и нищим: и все это в глаза вашей матери! Он убил ее! Убил так же верно, как если бы заколол ее мечом, господин де Марсак! Неужели и теперь вы покинете ее ради них?
Он говорил ясно. Но, да простит мне Бог, я не сразу понял его. Когда я наконец обратился к матери и увидел ее неподвижное лицо и разбросанные по низкой подушке редкие волосы, тогда только я понял все… Я уже не думал о других. С отчаянным криком я бросился перед нею на колени и закрыл свое лицо руками. В конце концов, что мне было за дело до этой упрямой девчонки, даже до короля, когда передо мной умирала моя мать, единственное человеческое существо, которое еще любило меня, носило одно со мною имя! Эти несколько минут я был достоин ее, ибо забыл обо всем остальном. Симон Флейкс вывел меня наконец из оцепенения, дав мне понять, что она не умерла, а только в глубоком обмороке от потрясения. Тут вошел доктор, за которым он посылал соседа. Заняв мое место, он привел ее в чувство. Но ее крайняя слабость не позволяла мне надеяться ни на что, кроме временного улучшения. Умирающая лежала с закрытыми глазами, держа мою руку в своей. Около полудня студент дал ей немного бульона. Она ожила и, узнав меня, более часу смотрела на меня с невыразимым удовольствием. Я думал уже, что она потеряла способность говорить; но она знаком попросила меня наклониться к ней, прошептав что-то такое, что я не сразу понял. Наконец я расслышал:
– Она ушла? Та девушка, которую ты привел с собой?
Крайне смущенный, я отвечал утвердительно, но просил ее не думать об этом. Мне, однако, нечего было опасаться: когда она заговорила вновь, в ней не было заметно возбуждения.
– Когда ты найдешь ее, Гастон, – прошептала она, – не сердись на нее. Она не виновата: он обманул ее. Посмотри!
Я взглянул в том направлении, куда она указывала мне скорее глазами, чем рукой, и заметил у изголовья золотую цепочку.
– Она оставила это? – прошептал я, глубоко взволнованный.
– Она положила это здесь. Она пыталась остановить его, когда он говорил, но не могла, Гастон. Потом он увлек ее за собой.
– Он показал ей какой-нибудь знак, не так ли?
– Какой-то кусок золота, – прошептала моя мать, слабо улыбнувшись. – Теперь я засну…
Студент, которого я послал за припасами, вскоре вернулся, и мы просидели около нее далеко за полночь. Со странным облегчением узнал я от доктора, что она уже раньше похварывала и в любом случае не могла долго прожить. Она не страдала и не чувствовала страха. Выходя по временам из сонливости и встречаясь взглядом со мной, она, казалось, благодарила Бога и была довольна. Помню, что для меня в этой комнате сосредоточивался тогда весь свет. Тишина ее не нарушалась отзвуком смут, волновавших города Франции, а сосредоточенное здесь слабое дыхание матери подавляло все честолюбие, все надежды моей жизни… Перед рассветом Симон Флейкс вышел из комнаты, чтобы почистить лошадей. Вернувшись назад, он подошел ко мне и шепнул на ухо, что имеет сказать кое-что. Мать моя спала спокойным сном; я высвободил свою руку и, тихонько встав с места, подошел к очагу. Не говоря ни слова, Флейкс поднес ко мне кулак и вдруг раскрыл руку. Я взял то, что он держал в руке. Это был бархатный бант какого-то особенного темно-красного цвета; взглянув на него, я сейчас же вспомнил, что видел его на маске мадемуазель.
– Где вы нашли это? – пробормотал я, полагая, что он подобрал его на лестнице.
– Посмотрите на него! – нетерпеливо ответил он. – Вы не осмотрели его, как следует.
Я перевернул бант и увидел нечто, ускользнувшее от меня при первом взгляде. Какой-то причудливый узор, вышитый белым шелком неумелою рукой, покрывал большую часть бархата. Стежки составляли буквы. С испугом прочел я: Ко мне! В углу, вышитые более мелкими стежками, стояли начальные буквы: Ц. д. л. В. Я с нетерпением взглянул на студента и спросил:
– Где вы нашли это?
– На улице, – спокойно ответил он. – В трехстах шагах отсюда.
– В канаве или около стены?
– Конечно, около стены.
– Под окном?
– Именно. Можете быть покойны: я не дурак. Я заметил это место, господин де Марсак, и не забуду его.
Я находился в жестоком затруднении и не знал, как поступить. С одной стороны, я не мог оставить свою мать, с другой – не мог без мучительной боли оставаться в бездействии, когда ля Вир, которую я поклялся защищать и которая теперь страдала из-за моей оплошности, взывала о помощи. Я не мог сомневаться, что именно таково было назначение бархатного банта. Конечно, вспоминая гордый, бесстрастный нрав этой дамы и ее отношение ко мне, я не мог ожидать ничего хорошего. Я был уверен, что только крайняя нужда могла заставить ее так унизиться. Это соображение, в связи с опасением, что она попала в руки Френуа, возбудило во мне ужасное сомнение: я не мог решить, куда призывал меня долг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147