– Он велел что-нибудь передать при этом? – спросил я юношу.
– Да, он, со своей стороны, взял себе кое-что на память, – ответил Симон, открывая окно.
Несколько удивленный, я начал разыскивать, что бы это могло быть, но не разъяснил своих сомнений, пока не надел куртки: тут я обнаружил исчезновение банта, который я для большей сохранности приколол длинной колючкой к подкладке. Это открытие было мне неприятно по многим причинам.
Прежде всего, думала ли мадемуазель просто помучить меня (что было вероятнее всего) или нет, – мне неприятно было потерять бант, так как дни, когда я еще пользовался благосклонностью женщин, безвозвратно прошли для меня. Затем, мне неизвестны были побуждения г-на Рони: я мучил сам себя предположением о том, как он мог истолковать это обстоятельство и какое мог составить себе унизительное мнение о моей благонадежности. Я бранил себя за беспечность, с которой оставил этот бант на таком месте, где он мог попасться на глаза всякому, особенно когда, расспросив Симона, я узнал, что Рони, выходя из дверей, прибавил:
– Скажи своему господину, что береженого Бог бережет, а беззаботный любовник теряет возлюбленную.
Пока Симон, не без некоторой злобы, передавал мне эти слова, я чувствовал, что краснею неподобающим для моих лет образом. Тут же я поклялся никогда более не заниматься такими пустяками и сдержал этот обет – пока мне не представился случай нарушить его. Однако пока я мог только воспользоваться уроком. Приободрившись и внушив Симону, по-видимому удрученному отъездом барона, также приободриться, я принялся за необходимые приготовления, чтобы явиться при дворе в подобающем виде: купил себе платье из черного бархата и подходящие к нему шляпу и перья, застежку из драгоценных камней, чтобы прикрепить перья, около двух ярдов галуна и две смены тонкого белья. Симон успел приобрести в Рони известный лоск и, утратив отчасти прежнюю дикость, имел в подаренном ему господином Рони платье очень приличный вид; я думаю, он был в то же время единственным во всем Блуа грамотным конюшим.
Конюха я нанял по указанию шталмейстера господина Рамбулье и в то же время объявил, что нуждаюсь в двух лакеях. Отдавшись затем в руки цирюльника и купив новую сбрую для Сида, я приобрел вполне приличный вид, на основании которого меня могли считать человеком, получающим от 10 до 12 тысяч ливров в год. Так я издержал 115 крон. Это была уже большая сумма, а так как мне нужно было приберечь деньги и на будущее, то я не без удовольствия узнал, что ввиду наплыва населения в Блуа и знатным лицам приходилось довольствоваться бедными квартирами. Я решил соединить экономию с заранее составленным планом – нанять комнаты, в которых умерла моя мать, взяв, сверх того, еще одну внизу. Затем я взял на прокат немного мебели. Симону Флейксу, помощь которого была неоценима, я передал многие из советов господина Рони, прося его поработать ради моего успеха и обещая устроить его судьбу, когда собственное мое положение будет обеспечено. Я надеялся извлечь немалую пользу из сообразительности юноши, обратившей на себя внимание Рони, хотя в то же время не мог не заметить, что он имел мрачный и беспокойный вид, – то впадал в уныние, то проявлял легкомыслие, и вообще казался крайне непостоянным.
Не имея возможности присутствовать при levee (пробуждение короля), Рамбулье велел мне, прийти к нему в 6 часов вечера. В сопровождении Симона я явился на его квартиру в назначенный час. Я застал его в обществе 5–6 придворных, сопровождавших его при всех выходах. Эти франты встретили меня такими же любопытными и подозрительными взглядами, какими награждают собаки появляющегося на псарне нового пса. Я быстро почувствовал, что иметь дело при дворе – еще не значит быть там хорошо принятым. Рамбулье, со своей стороны, не сделал ничего, чтобы изгладить это впечатление. Человек непреклонного и надменного нрава, крайне недовольный вмешательством третьего лица в дело, доставлявшее ему безграничное доверие короля, он принял меня так холодно, с такой сдержанностью, что на минуту смутил меня, просто поставил в тупик. Но по пути в замок, куда мы отправились пешком в сопровождении шести вооруженных слуг с факелами, я вспомнил советы и дружбу господина Рони – и это настолько приободрило меня, что, проходя по двору замка, я, не взирая на всеобщий ропот, протолкался вперед и пошел рядом с Рамбулье. Впрочем, я не думал ссориться и некоторое время не обращал внимания на подталкивания локтями, на шепот вокруг меня, даже на усилия сбить меня с моей позиции в то время, как мы поднимались по лестнице. Но тут на меня наскочил какой-то молоденький франт, принимавший деятельное участие в этих попытках, и я счел нужным взглянуть на него.
– Сударь! – сказал он тихо, слегка пришепетывая. – Вы наступили мне на ногу.
Хотя это была ложь, я очень вежливо извинился. Но когда он сделал попытку подставить мне ногу (мы поднимались медленно – на лестнице с обеих сторон стояли кучки слуг), я так сильно и прямо наступил ему на ногу, что он вскрикнул.
– Что случилось? – спросил Рамбулье, поспешно оборачиваясь.
– Ничего, маркиз, – ответил я, продолжая подниматься.
– Сударь! – вновь сказал мой молодой друг, все пришепетывая. – Вы опять наступили мне на…
– Полагаю, что да, сударь.
– Вы даже не извинились, – тихо прошептал он мне на ухо.
– Нет, в этом вы ошибаетесь, – резко ответил я. – Я имею привычку сперва извиняться, а затем уже наступать.
Он улыбнулся, словно в ответ на остроумную шутку. Я должен сознаться, что, будь он моим сыном, я расцеловал бы его. Этот стройный юноша, с розовато-белым цветом лица, с темными тонкими усами и жемчужной серьгой в одном ухе, мог служить образцом настоящего царедворца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147