Если стены имеют уши, то стены Блуа состоят у него на жалованьи… А я-то думал, что вы его знаете. Это – секретарь, поверенный, домовый священник – все что хотите – у кардинала Реца, и один из тех, за которыми – скажу вам на ушко – ухаживают великие люди, на которых опираются самые могучие особы. Если бы мне приходилось выбирать, я уж охотнее вступил бы в борьбу с Крильоном.
– Очень вам благодарен, – пробормотал я, смущенный как его тоном, так и словами.
– Не за что, – ответил он уже веселее. – Все имеющиеся у меня сведения в вашем распоряжении.
Сознавая все неблагоразумие дальнейших расспросов, я поспешил распрощаться с ним.
Ажан сказал, что зайдет ко мне на следующее утро. Мы разошлись, он в сопровождении одного из слуг Рамбулье, я – с Симоном Флейксом. Ноги мои окоченели от долгого стояния: покинутый нами труп вряд ли был холоднее. Но голова горела от лихорадочных сомнений и опасений. Луна зашла: на улицах было темно. Факел наш выгорел. Но там, где слуги мои видели только темноту и пустоту, мне мерещилась злая улыбка и исполненное угрозы и торжества сухощавое лицо. Чем подробнее рассматривал я положение, в котором очутился, тем серьезнее казалось оно мне. Мне нелегко было бороться уже с одним Брюлем среди незнакомых лиц и придворных козней. Я ясно видел свои недостатки – некоторую грубость в обращении и отвращение к хитростям. А средства мои, даже при щедротах господина Рони, были сравнительно ничтожны. Я и принял предложенный мне пост вовсе не с увлечением: я надеялся только на высокую награду в будущем, но не был уверен в успехе. Но все-таки в борьбе с человеком страстным и упрямым я не имел оснований отчаиваться: я не видел, почему бы мне не устроить тайного свидания короля с ля Вир и не довести до благополучного конца простой интриги, требовавшей скорее мужества и осторожности, чем ловкости и опыта. Теперь же я понял, что Брюль не был моим единственным или наиболее опасным противником. На поле сражения появился другой враг, который караулил за ареной, готовясь схватить добычу после того, как мы обессилим друг друга. Я воображал, что Брюль, как и я, ни в каком случае не обратится за помощью к врагам его величества и гугенотов; но этот сон исчез: я понял, что эти враги – хозяева положения, что у них в руках ключ к нашим планам. На лбу у меня выступил холодный пот, когда я вспомнил, как предостерегал меня Рони против кардинала Реца, и стал перебирать в уме все те сведения, которые были «известны отцу Антуану. За одним только исключением, он знал все события последнего месяца: положительно, он мог бы даже сказать, сколько крон у меня в кармане. Так где же было мне надеяться скрыть от него мои дальнейшие поступки? Я чувствовал себя, наравне с Брюлем, игрушкой в руках этого человека и понимал, что только его добрая воля могла спасти меня от гибели.
При таких обстоятельствах я считал всякое успокоение невозможным; но привычка и усталость взяли свое: добравшись до дому, я заснул крепким и долгим сном как приличествует человеку, не раз встречавшемуся лицом к лицу с опасностью. На другое утро я почувствовал новый прилив мужества и надежды. Я вспомнил о жалких условиях моей жизни в Сен-Жан д'Анжели и о дружбе такой особы, как Рони, и встал обновленный, ободренный, чем поверг в величайшее изумление Симона Флейкса.
– Вы видели хорошие сны, – сказал он, ревниво и с расстроенным видом взглянув на меня.
– Я испытал прескверный сон в эту ночь, – живо ответил я, несколько удивленный тем, что он так смотрел на меня и, по-видимому, был недоволен проснувшимися во мне новыми надеждами и мужеством.
В эту минуту внизу стук в дверь заставил Симона поспешить туда. Вслед затем он ввел ко мне Франсуа, который, поклонившись мне с изысканной вежливостью, не успел сказать и десятка слов, как вновь коснулся вопроса о том, как я наступил ему на ногу, но уже не во враждебном духе: он скорее видел тут счастливый случай, давший ему возможность «узнать достоинство и безукоризненные качества его спасителя». В ответ я откровенно сознался ему, что дружба, которой почтил меня его родственник, Рамбулье, не позволяет мне дать ему удовлетворения, разве только в случае крайности. Он ответил, что оказанная ему мною услуга была такова, что он, со своей стороны, отказывается от удовлетворения, если только я не имею причин жаловаться. Так мы обменивались взаимными любезностями; и я рассматривал его с тем интересом, с которым обыкновенно люди средних лет относятся к молодым доблестным юношам, в которых видят отражение собственной молодости и надежд.
Вдруг дверь вновь отворилась: и в ней, если не ошибаюсь, к одинаковому неудовольствию моему и Франсуа, показалась фигура отца Антуана. Никогда, кажется, два более непохожих друг на друга человека не стояли вместе в одной комнате. С одной стороны, молодой, веселый щеголь в коротком плаще, в изящном сребротканом белом наряде, красиво обутый, с покрытой драгоценными камнями рукояткой меча; с другой – высокий сутуловатый монах с впалыми щеками и большими глазами, в платье, висевшем грубыми неуклюжими складками. Несомненно, что Франсуа, увидев монаха, почувствовал отвращение. Он, однако, приветствовал его с таким видом, который свидетельствовал о тайном страхе и о желании понравиться. Во мне проснулись все первоначальные опасения, и я принял монаха с холодной учтивостью, которой еще так недавно и не думал оказывать ему. Я на время отложил в сторону свою личную вражду и помнил только о той ответственности, которая лежала на мне в борьбе с ним. Но и он, очевидно, намеренно выбрал такое время, когда у меня сидел Франсуа, чтобы быть более уверенным в собственной безопасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147