– Сделай мне подарок, Сенмут.
Его взгляд не покидал верхушки храмовой стены.
– Все, что пожелаете, – сказал он тихо, но она почувствовала, как напряглись и снова расслабились его мышцы.
– Если я сниму диадему и картуш, символ власти с руки и печать с пояса и положу их на траву, ты меня поцелуешь?
Он впился в нее взглядом. Увидев, что она не играет, а смотрит на него снизу вверх полными слез глазами и губы ее дрожат, он взял ее лицо в свои ладони и, не веря себе от радости, стал ласкать ее нежные щеки.
– Нет, – прошептал он, – нет, могущественная, я поцелую тебя такой, какая ты есть, моя божественная царица, мой сердечный недуг, сестра моя. Без всякого притворства.
С бесконечной нежностью он прижал свои губы к ее губам, впивая их сладость, перемешанную с солью слез, и почувствовал, как ее руки обвились вокруг его шеи. В тот же миг последние блики заката соскользнули с башен и пали на землю, стремительно мелькнули меж деревьев и исчезли за мантией ночи.
Глава 15
Семь дней спустя, в драгоценные часы утренней прохлады, египетское войско выстроилось в пустыне, милей южнее Фив. Оно опаздывало на два дня, потому что Джехути со своими людьми заблудился, пытаясь срезать дорогу через холмы. Все это время Хатшепсут не находила себе места от злости. Аахмес пен-Нехеб, как всегда спокойный, объяснял ей, что они все равно не успели бы атаковать нубийцев раньше, чем те доберутся до второй крепости, поэтому два дня ничего не решают, но она продолжала бушевать и мерить шагами дворец, изнемогая от желания выступить поскорее.
Тутмос проводил это время у матери, которая прожужжала ему все уши своими советами. В конце концов он не выдержал и пошел к Хатшепсут, но та безапелляционно отослала его прочь в довольно резких выражениях. Ночь перед походом он провел на царском ложе один, и будущее представлялось ему мрачным.
Наутро фараон вместе с Хатшепсут, пен-Нехебом, Хапусе-небом и Нехези стоял на трибуне, сооруженной специально ради этого случая, и принимал парад. Утро видалось чудесное, легкий ветерок колыхал знамена и развевал флаги, войско было обсыпано тысячами ярких бликов, словно сухой трут искрами, – это солнце сверкало на остриях копий и лезвиях боевых топоров. Плотно сомкнув ряды, глядя прямо перед собой, пехота недвижно ждала. Далеко на заднем плане виднелись палатки – маленькие белые конусы, похожие на игрушечные пирамидки. Левый и правый фланги четырехтысячного войска составляли колесницы, легкие, миниатюрные, окованные медью; спицы огромных колес тускло блестели. Лошади тоже ждали, вскидывая гнедые головы, красные, желтые и белые плюмажи весело трепыхались на ветру. Хатшепсут смотрела на мощь и славу Египта, его главную опору.
Прямо перед ней стояла дивизия Гора, знаменосец которой был украшен крючковатым клювом и хищными глазами бога. У подножия трибуны выстроились генералы в полном боевом облачении. Ближе всех к ней был ударный отряд – несгибаемые воины с несгибаемым взглядом, те, которые первыми погибали и последними покидали поле сражения. Между ними стояли офицеры: луки через плечо, древки копий врыты в песок. Князем дивизии Гора был назначен Хапусе-неб. Он предпочел идти с солдатами, а не ехать впереди войска в свите фараона. Как и все, он тоже ждал, не сводя холодных глаз с женской фигуры на помосте. Хотя Тутмос и облачился в двойной венец, люди смотрели только на Хатшепсут. Она была одета, как подобает главнокомандующему: узкая белая повязка вокруг бедер, скрывающий волосы кожаный шлем до плеч и белые кожаные перчатки с раструбами, чтобы не поранить руки тетивой лука и не натереть поводьями. Обута она была в кожаные белые сапоги, запястья под перчатками охватывали толстые серебряные браслеты командира царских храбрецов. Лишь одна деталь костюма выдавала истинный статус Хатшепсут. Над ее лбом вздымалась маленькая серебряная кобра, и даже тем, кто стоял в задних рядах, было хорошо видно, как она вспыхивает на солнце. Взгляд молодой женщины пробежал по рядам пехотинцев, голубым шлемам колесничих, поднялся наконец над лесом копий и луков и устремился к дворцу, ярко-красному, несмотря на расстояние. Она стремительно повернулась к Тутмосу, думая о Сенмуте, который ждет сейчас на крыше, и об Инени и Юсер-Амоне, которые поднялись на стену посмотреть, как будет проходить войско.
– Кто будет говорить, ты или я? – спросила она. – Пен-Нехеб, мы готовы? А где же царские храбрецы?
Она встревожено повернулась к Нехези, и тот поклонился, вытянув руку в кожаной перчатке.
– Вот они подходят, – сказал он. – Воины опаздывают, но я не буду просить за них прощения, ваше величество, сейчас вы сами поймете почему.
Из-за небольшой рощицы на берегу выходили, закинув за спину щиты и поднимая ногами клубы пыли, полсотни смелых. За ними катилась новая, сверкающая золотыми пластинами, искусно сработанная и изукрашенная колесница: на горделиво приподнятом носу высечены перья Амона, с каждого бока смотрит глаз Гора. Вся упряжь была выполнена из тонкой и прочной кожи, удила и мундштуки сделаны из золота. Колесничий взмахнул кнутом, крепкие приземистые лошадки пошли в галоп, завертелись, отливая золотом, колеса. В вихре удушливой пыли и танцующих белых плюмажей колесница подлетела к помосту, стала как вкопанная, и с нее, выписав кнутом замысловатую фигуру, со смехом соскочил на землю Менх. За ним подошли царские храбрецы и, отсалютовав, встали. Одним исполненным грации прыжком Нехези перемахнул через ограждение помоста на землю и направился к ним. Хатшепсут тоже шагнула вперед и глянула вниз.
Менх поклонился, по его скрытому под голубым шлемом лицу проходили судороги восторга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174