– Я не о том. Не можешь стать личным врачом Президента – стал бы хоть хирургом. Тут мало не бояться, тут нужна смелость. Да! Смелость и решительность – вот что нужно, коль берешься за нож, поверь мне. Если портниха боится испортит!, шелк, она никогда не скроит как следует. А шелк денег стоит! Вы же можете практиковаться на индейцах! О Президенте ты не думай. Идем лучше обедать. Конечно, он рвет и мечет после того ужасного убийства.
– Прекрати! Прекрати, а то я такое сделаю!… Я тебя ударю! Это не убийство! Ничего тут ужасного нет! Очень хорошо, что его прикончили! Он мерзавец! Палач! Он убил моего отца! Старика убил! Одного, ночью, на пустынной дороге!…
– Ты веришь анонимным письмам? Бог с тобой. Это недостойно мужчины! Кто им верит?
– Если бы я верил анонимным…
– …недостойно мужчины…
– Дай мне сказать! Если бы я верил анонимным письмам, ты бы не оставалась в моем доме. – Барреньо лихорадочно шарил в карманах. – Не оставалась бы в моем доме. Вот. Читай.
Она побледнела – только полоска химической помады алела на ее лице – взяла бумажку и мгновенно пробежала глазами:

«Доктор, вы уш посторайтесь, утеште вашу супругу, а то видь Всадник отправилса в лучший мир. Преданые друзья».

Она протянула бумажку мужу. Осколки истерического смеха наполнили пробирки и реторты маленькой лаборатории, словно неизвестный яд, предназначенный к исследованию. В дверях стояла горничная:
– Кушать подано!
А во дворце Президент подписывал бумагу, и рядом с ним стоял старичок, который вошел после доктора Барреньо, отозвавшись на «эту скотину».
«Эта скотина» бедно одет, у него розовая, как у мышонка, кожа, жидкие, белесые волосы, мутно-голубоватые глазки и большие очки цвета яичного желтка.
Президент поставил последнюю подпись. Старичок поспешил ее промокнуть и опрокинул чернильницу на только что подписанную бумагу.
– Вот скотина!
– Сень-op Пре…зи…
– Скотина!
Звонок… другой… третий… Шаги. Адъютант – в дверях.
– Генерал, двести палок этому. Быстро! – рявкнул Президент и пошел домой. Пора обедать.
«Эта скотина» тихо заплакал. Он и не думал просить – не мог, да и знал, что ни к чему. Ведь Сеньор Президент очень разгневан убийством полковника Парралеса Сонриенте. Сквозь слезы он видел свою семью, молящую за него, – старую, измученную жену и шестерых изможденных детей. Скрюченной ручкой он искал платок в кармане сюртука, чтобы поплакать вволю, – громко нельзя! – ему и в голову не приходило, что его наказывают зря – он одобрял, это ведь за дело, нельзя быть таким растяпой, – громко плакать нельзя! – стараться надо, нельзя проливать чернила – и плакать громко нельзя, а полегчало б!…
Он прикусил губу, зубы торчали веером, щеки ввалились, вид самый жалкий; ни дать ни взять – смертник! Рубашка прилипла к спине, как неприятно! В жизни так не потел! И нельзя громко плакать! Страшно, страшно, тошно, зубы сту-сту-сту-чат…
Адъютант тащил его за руку, как идиота; старик как-то сразу оцепенел, согнулся, глаза остекленели, в ушах пустота, тяжело, так тяжело, плохо, ой, как плохо…
Через несколько минут в столовой:
– Разрешите, Сеньор Президент.
– Входите, генерал.
– Сеньор Президент, смею доложить, «эта скотина» не вынес двухсот палок.
В руках служанки задрожало блюдо, с которого Президент брал жареную картошку.
– Что вы дрожите? – строго спросил хозяин и повернулся к генералу. (Тот стоял навытяжку, в руке – фуражка.)
– Хорошо. Можете идти.
С блюдом в руках, служанка побежала за ним, чтобы спросить, почему «эта скотина» не вынес палок.
– Как почему? Умер.
Служанка вернулась в столовую, все еще с блюдом в руках.
– Сеньор Президент, – чуть не плача сказала она спокойно обедавшему хозяину. – Говорят, он не вынес, потому что умер!
– Ну и что? Несите десерт!
VI. Голова генерала
К концу обеда явился Мигель Кара до Анхель – человек, пользующийся доверием Президента.
– Тысяча извинений, Сеньор Президент! – сказал он, заглядывая в столовую (он был красив и коварен, как сатана). – Тысяча извинений, Сеньор Президент, я немного задержа-а-ал-ся… пришлось помочь одному дровосеку, подобрали на свалке раненого. Нет, не из известных. Так, какой-то…
Президент был, как всегда, в глубоком трауре – черные башмаки, черный костюм, черный галстук, черная шляпа, которую, кстати сказать, он никогда не снимал; под седыми, висячими усами скрывались беззубые десны; щеки заросли щетиной, веки голые, словно ощипаны.
– Отнесли куда следует? – спросил он, расправляя морщины на лбу.
– Сеньор Прези…
– Что я слышу? Человек, имеющий честь быть личным другом Президента Республики, не покидает па улице несчастного, сраженного неизвестной рукой!
Легкий шум в дверях столовой; Президент обернулся:
– Входите, генерал.
– С разрешения Сеньора Президента…
– Все готово?
– Да, Сеньор Президент.
– Отправитесь вы сами, генерал. Передайте вдове мои соболезнования и вручите ей триста песо от имени Президента Республики на расходы по погребению нашего дорогого Друга.
Держа фуражку в правой руке, стоял навытяжку генерал, не мигая, почти не дыша. Выслушав, он поклонился, взял деньги повернулся на каблуках и через несколько секунд выехал в автомобиле вместе с гробом «этой скотины».
Кара де Анхель спешил объяснить:
– Я хотел отвести его в больницу, но подумал: «Если будет распоряжение Сеньора Президента, его скорее примут». И поскольку я шел сюда по вашему приглашению – хотел еще раз высказать вам, как мне тяжело, что наш Парралес Сонриенте пал от руки трусливых негодяев…
– Я распоряжусь…
– Ничего другого я и не ждал от человека, которому – многие говорят – не пристало править этой страной…
Президент подскочил как ужаленный:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81