Закрыв глаза, сеньор Ничо слышал, как пепел писем пускают на четыре стороны света. Пепел всего дурного. Вокруг собрались загадочные, скрюченные колдуны, волосатые, бородатые, без возраста и пола, скорее растения, чем люди. От них сеньор Ничо должен был узнать, где его жена, бесследно сбежавшая из дому.
…Буль— буль-буль, буль-буль-буль… кипит вода. Белеет тряпка. Клочок белой тряпки застрял, как в петле, во дворике. Темно. Колокола отзвонили, призвав к вечерней молитве. Пес тревожно ищет хозяйку, кружит там, откуда она ушла. Бегает, нюхает, лает, плачет, крутит головой, становится на задние лапы, чтобы подальше заглянуть, скребется, кружится, несется туда, несется сюда и не находит ту, кого потерял. Женщина пошла по воду, положив себе на голову, под кувшин, белую свернутую ткань, а он семенил за ней, обнюхивал ей юбки и пятки. И вдруг она исчезла, ее не стало. Пес не видел, как ни искал, ни кувшина, ни осколков -все исчезло разом с лица земли. Сперва пес подумал, что она остановилась, нагнулась, хотела что-то поднять или почесать ногу; но нет — ее не было совсем, ничего от нее не осталось. Он посомневался немного и долго,искал ее, тревожился, печалился, грустил, пугался, не знал, что делать. Один за другим обнюхивал он участочки земли, поднимал голову, нюхал ветер и не мог поймать запаха той, что шла с ним и в минуту, в секунду, в миг оставила его, бросила, словно спряталась куда-то. Он бегал вприпрыжку, он лаял и скулил — звери боятся за хозяев, — он сбился с пути и только к ночи вернулся домой, где вода из кипящего котелка убежала, погасив огонь, а тряпка все так же белела в темном дворе.
Сеньор Ничо собрал все силы, чтобы взглянуть в лицо беде. «Все ж собака…» — только и сказал он, как бы благодаря верного Жасмина, который один в том пустынном, огороженном проволокой месте видел несчастье и вернулся домой. Он искал хозяйку и дома, но не нашел, даже голоса не услышал, даже не учуял темной тени, которую отбрасывает только что помывшаяся женщина, когда выходит на солнышко расчесать волосы. Всю ночь он безутешно провыл.
Глаза сеньора Ничо Акино наполнились битым стеклом. Понемногу осколки растворились в бездонных колодцах. Что ж, и ее придется пожрать глазами. И ему придется. Пожрать. Сожрать возлюбленный образ, как сожрала его земля, даже пыль не поднялась над мокрой глиной. Ничего не осталось. Жена упала в глубокий колодец — их прокопают, воды не найдут и дыру не засыплют, ни знака не поставят, ни ограды. Сколько в нем глубины — шестьдесят вар, восемьдесят, сто? Вода в тех местах — глубокий корень. Колодец лежит в травах, как беззубая дохлая змейка. Слова обращались в слезы; из памяти, как живая, вставала она во всей своей красе и падала сквозь мокрые колодцы глаз туда, в его измученное тело. Он никак не мог привыкнуть, хотя и привыкал понемногу к мысли о том, что больше не увидит ее, не тронет ее рук, не ощутит запаха волос, вымытых дождевой водой и просушенных утренним солнцем, не схватит, как хватал, когда, играя, отрывал от поглотившей ее земли и куда-нибудь нес, а она пиналась и сердилась, пока на щеках ее от смеха не появлялись ямочки. От горя ноют и болят самые глубокие корни. Сеньор Ничо вынести не мог, что с ним больше нет нежной подруги, чье платье благоухает, как теплая тряпка, в которой завернуты лепешки, кроткой подруги душных ночей, когда ему только и хотелось поскорее схватить ее в объятия. Слезы рождались на краешке век, в ресницах, наполняя глаза прозрачными трепетными блестящими кругами. Лицо темнело все больше. Он сбросил человечью оболочку, тряпичную плачущую куклу. Сбросил муку, которой мучается мужчина, когда не может отделиться от образа жены, а она грудой костей, волос, тряпок, осколков, холодных кос, звонких серег, смятой кувшином ткани лежит на дне колодца, где думала найти воду и нашла смерть. Сеньор Ничо Акино сбросил человечью оболочку и прыгнул на теплый песок, слишком колкий для ноющих мохнатых лап. Колдун светляков, не оставлявший его с самой их встречи в Разноцветном Доме, шел рядом и говорил, что имя ему — Лекарь — Олень Семи Полей. И впрямь, если присмотреться, тело у него было оленье, и голова, и ноги, и хвост, и круп, и повадка. Олень с семью серыми пятнышками, семью ожогами лавы чуть пониже острых рогов, а из темно-золотых глаз струится сладкий мед.
И сам он, Ничо Акино, хоть того и не сказал, — койот. Зубы у него белые, как зерна в початке, тело длинное, как пила, и рвется он вперед, будто пилит, все четыре лапы быстры, как ливень, глаза горят текучим огнем, и язык звериный, и нюх (внюхиваясь, он выговаривал: суфулуфулуфу), и слух, и осязание.
Там, за стеною гор, такая же самая жизнь. Мало кто прошел насквозь подземную тьму и выбрался в алмазные пещеры через поля светящихся желтых загадочных камней, через поля застывших радуг, поля холодных изумрудов, поля синей яшмы, алой яшмы, яшмы голубой и заросли сонных подводных растений. Те же, кто прошли все насквозь, молчат по возвращении, давая понять, что им ведомы тайны мира, скрытого горами.
Туман под землей не так уж густ. Но он ослепляет вконец, от него засыпают пальцы, ноги, язык, и мысли выходят через уши и кровью сочатся из ноздрей у тех, кто, решившись на все, пойдет по лабиринту пещер, извилистому, как пустая и клейкая змеиная шкурка, одна шкурка, без змеи, и проникнет в сводчатые, словно храм, залы и дальше, туда, где стены окроплены чистой водой, и в самую глубь, где жара печет и щиплет, как перец, а сухой соленый зной пышет, как в очаге
Те. кто. решившись на все, пройдут подальше в глубь земли, светя себе сосновыми факелами, долго движутся среди озер, пузырящихся тьмой или складчатых, словно черви;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85