И с тех пор мы стали тусоваться вместе. Она заходила к нам, я ее учил кататься на пони, а мама кормила нас обедом. Мы слушали мафон в хижине, которую я сам построил, менялись книжками. Ну, там, забивали косяк, пили сидр втихаря от мамы – по крайней мере, я думаю, что втихаря. Ясное дело, друзей у меня хватало, но Джейми принадлежала только мне, и я ее за это любил. Может, глупо – не знаю. Ну, типа, щенячья любовь. Правда, я не был в нее втырен, мы даже не обжимались – за мной целая куча девчонок из школы увивалась, можешь мне поверить. Мы с Джейми были, типа, семьей. Да, слухи ходили – они всегда ходят, – но мы не трахались, нет. Она во мне нуждалась – в том, кто станет о ней заботиться. А я хотел о ней заботиться. Она казалась такой… пропащей.
Я подпрыгнула – именно! Я чувствовала то же самое. Она – пропащая. Может, теперь я выясню, отчего так. Вспыхнула и зашипела зажигалка, сигаретный дым поплыл по комнате, ища выход. Я хотела дослушать Гейба, но что-то меня тревожило. А вдруг… вдруг он расскажет что-то такое, отчего я стану иначе относиться к Джейми? Я встряхнулась. Глупо – разве это возможно? Она – мой лучший друг, ничего тут уже не изменить.
Голос Гейба вернул меня к реальности:
– Короче, я заходил к ней всего раз, хотя их дом рядом. Нам было по семнадцать. Она жила в понтовом доме – спереди и сзади сад, типа, как в пригородах. Но сам коттеджик дерьмо – построен хреново, цена – выше крыши. Папаша ее какой-то директор – по крайней мере, так он парил. Мамаша занималась собой и какой-то благотворительностью – типа, леди Баунтифул Щедрая благотворительница; персонаж пьесы англо-ирландского драматурга Джорджа Фаркера (1677 – 1707) «Хитроумный план щеголей» (1707).

. Слышала бы ты, что о ней говорила моя мамочка, господи. Да, ее папаша, типа, состоял в той же ложе, что и мой. Так вот, Джейми вся в маму – тоже большая, только не жирная. В отличие от мамаши, у Джейми есть мышцы, я за этим проследил. Еще мамаша кладет вот такой слой штукатурки, носит голубенькие и розовенькие шмотки – все из крутых магазинов. И шляпки, и большие квадратные сумки. Страх и ужас. Папаша – маленький и скользкий тип, худой, плюгавый, на мыло похож. И рукопожатие у него – как мокрый носок, набитый холодной овсянкой. Зато в ложе – типа, большая шишка. В смысле, социально. Так вот, захожу я, значит, а мне заявляют, типа, Джейми не готова. Странно, ну да ладно. И предлагают выпить – чаю или колы? Вроде нормально, я говорю, колы. Ее мамаша носится кругами, как будто конец света настал, и наконец приносит высокий узкий стакан выдохшейся колы со льдом, лимоном и, блин, салфеткой. Тем временем ее папаша устраивает мне допрос с пристрастием – типа, крутой. И при этом даже не может посмотреть мне в глаза. Типа, куда это мы? А когда вернемся? Мне еще нет восемнадцати? Надеюсь, вы не собираетесь пить спиртное? А где живет моя семья?… И все в таком духе. Когда я рассказал о семье, он аж подпрыгнул – типа, он помнит моего отца, тяжелая утрата и все такое. Я говорю, знаю, и упоминаю ложу. Вдруг этот тип становится само дружелюбие и начинает – зарубите себе на носу, молодой человек, еще настанет ваш черед. А я ему – нет, типа, спасибо, в эти игры – как-нибудь без меня. Тут он заводится и принимается толкать фашистские речуги – о Нынешней Молодежи, черных и евреях. Сейчас я бы его в два счета заткнул, но тогда я был слишком молод, а к тому же меня отвлекли. Потому что я слышал, как плачет Джейми. Типа, наверху. Всхлипы и мамашин голос – очень тихий, но как пила по ушам. И обрывки фраз – типа, «грязные цыгане», «соседи», «уличная девка», «позор» и все в таком роде. Меня это взбесило. Тогда я, ну, типа, ставлю колу – слава богу, я к ней не притронулся – на столик и рявкаю: нам пора, или мы опоздаем. Типа, очень грубо. Смотрю этому уроду прямо в глаза, спрашиваю – где Джейми? Он чуть не подавился – ну, типа, все, кого он знал, ползают перед ним на карачках, заискивают и все такое. А Джейми мне рассказывала, что творится в этом доме, так что я просто не мог с этим ублюдком любезничать.
Мы с Моджо переглянулись – невозможно представить, чтобы Гейб любезничал с тем, кто ему не нравится, ни за какие коврижки. Я расцепила сомкнутые руки и попыталась размять затекшую шею, а Гейб ровно продолжал:
– Семейка у них та еще, папаша Джейми и его баба. Крепкая семейка, прямо созданы друг для друга. На хрена им вообще сдался ребенок – загадка, но ребенка они завели – всего одного, Джейми. Джемайму Оливию Джерард. В честь какой-то старой тетушки, хотели ее бабки унаследовать. Но мамаша ненавидит детей, можешь мне поверить, ненавидит. И чужих, и своих. Ей на них наплевать. Джейми сплавили бабке – папашиной матери, которая жила в «бабушкином домике», сзади, во дворе. Вторая бабка и два деда уже померли давно, только Джерри осталась. Для этих выродков, мамаши и папаши, Джейми была просто, ну, типа, обременительным довеском. Они ее даже не замечали. Не играли, никуда не водили, не возили отдыхать, не устраивали пикники на скалах, как каждая, блядь, семья в округе. Не читали книжку про Винни Пуха. Всем этим занималась бабка. А потом, когда Джейми стукнуло девять, бабка умерла. Сердечный приступ. Бум – и крышка. И все. Джейми это тоже чуть не убило. Я так думаю, нервный срыв и все такое. А предкам насрать. Зацени – они свалили на Кипр с бабкиными деньгами, а Джейми оставили дома. С этим уебком, дядюшкой Тедом.
Он замолчал и потер лицо. Моджо наклонился вперед и вытянул руку – словно пытаясь утешить Гейба. Тот не заметил, и Моджо осторожно отодвинулся, а Гейб прокашлялся и продолжил:
– Сука, ненавижу. Убил бы этого ебаного ублюдка, если б он сам с собой не покончил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71