Или так, или на вертолете, и, пока половина ферм под водой, у них нет лишней машины. И к тому же, говорит Сопатый, он не вертолетчик.
– Сколько? – спрашивает Фокс. – До плато?
– Тысяча баксов.
Фокс отсчитывает купюры.
– Господи, да тебе и правда туда надо, приятель. Тебе не нужно сразу платить, знаешь ли.
– Я хочу сегодня, – говорит Фокс.
– А назад?
– В одну сторону.
– Ну, ты начальник, – говорит пилот, которого все это, видимо, забавляет. – Только вот бумажки оформим.
Фокс отсчитывает еще сотню долларов.
– Визгун! – кричит пилот. – Заправляй старушку!
– Мне надо кое-что купить в городе.
– Давай помогу. Накормлю тебя обедом.
Фокс покупает сушеные продукты, фляги, репеллент, свечи, солнцезащитный экран, зажигалки, противомоскитные бухты, некоторые лекарства, чтобы пополнить свою аптечку, легкое мачете, несколько тридцатикилограммовых мотков лески, крючки, блесны и брезент, сложенный до размеров газеты. Потом он выбирает складную удочку и к ней легкую катушку. Они кажутся хрупкими, но все остальное, что продают в магазине, слишком громоздкое или тяжелое, чтобы носить с собой весь день.
– У тебя проблемы, сынок? – спрашивает Сопатый за обедом.
– Только если ты не умеешь вести самолет.
Снаружи мужчины и женщины толкают тележки, забитые пивом. Они смеются и орут. Некоторые обмотаны бинтами.
– День выдачи пенсии, – говорит Сопатый. – К ночи они будут рвать друг другу глотки.
Фокс вгрызается в остатки своей бараньей отбивной и механически поглощает ломтики картофеля и подливку. Он чувствует, что объедается. В баре пахнет табачным дымом, горящим маслом и подмышками.
– Тебя там кто-нибудь ждет, старина?
– Нет.
– Есть коротковолновый передатчик?
Фокс качает головой.
– Мда, – говорит Сопатый. – Доедай.

Они закладывают виражи над мангровыми деревьями и илистыми берегами рек. Огромная дельта источена сетью ручейков и приливных складок, и там, где Фицрой впадает в Кинг-Саунд, вода приобретает цвет молочного шоколада. Под низкими облаками они поворачивают на северо-восток, в глубь континента, и Фокс видит, как стара и потрепанна земля, как испещрены морщинами равнины – как кожа старухи, видит жировики, шрамы и открытые раны. Равнины, по которым разбросаны редкими пятнами акации, превращаются в устремленный ввысь беспорядок песчаниковых гряд, где реки бегут к морю, как зеленые порезы. Вся жесткая геометрия исчезает; ни дорог, ни оград, просто сумбур цвета. На горизонте вырисовывается зубчатое, задыхающееся в островах побережье.
– Видно было бы лучше, – говорит Сопатый по внутренней связи, – если бы Визгун помыл чертовы окна. Аборигенский жир.
– Что-что? – спрашивает Фокс, прижимая наушники покрепче к ушам.
– Местный пассажир потеет, и в результате здесь все как бараньим жиром полито, – говорит пилот. – Приходится его отскребать со стекла. Аборигены – наши основные клиенты. Любят полетать за копейку налогоплательщика. Нормально, а?
Они забираются через грозовые тучи вверх, к яркому солнцу. Через три часа они протискиваются вниз, и Фокс видит огромный зеленый бинт плато над длинным заливом. Взлетно-посадочная полоса – розовый крестик. Сопатый ныряет вниз и кладет машину на одно крыло, чтобы проверить состояние поверхности. Полоса, похоже, мокрая по краям.
– Вот сейчас и посмотрим, – говорит пилот, когда они взмывают над верхушками деревьев и разворачиваются по ветру, чтобы приблизиться.
«Такое зеленое», – думает Фокс.
После посадки они выгружают скромные пожитки Фокса буквально за несколько минут.
– Надеюсь, ты захватил зонтик, – говорит Сопатый. – Это плато – самое мокрое место во всем штате. Пятнадцать сотен миллиметров в год – это метра полтора…
Фокс разбирает вещи, обдумывает, не упаковаться ли заново, чтобы было удобнее нести и разумнее распределить вес. Его рубашка уже насквозь промокла от пота.
– Думаю, придется мне вернуться за тобой, – говорит Сопатый. – Так или иначе. Не думай, что я не видел таких, как ты. В конце концов всегда начинаются поиски. Все равно, кто ты такой: ученый там, беженец, двинутый на дикой природе или просто Господа донимаешь. Все равно все кончается одинаково. Хочешь передать со мной кому-нибудь весточку?
Фокс качает головой.
– Я даже имени твоего не знаю.
– Бакридж.
– Даже это имя не вытащит тебя из здешнего дерьма, старина. Это та самая ложка дегтя в здешней бочке меда. Здесь ты сам по себе.
– Да, – говорит Фокс, почти веря в это.
Он не смотрит, как самолет разбегается и взлетает. Он становится на колени в грязь и перекладывает поклажу. Его руки трясутся. Фокс находит шляпу и зеркальные очки и несет все к стене деревьев. В тени пушистой полевички Пушистая полевичка – несмотря на название, довольно крупное растение.

он расстилает карту. Она уже размокла во влажном воздухе, и компас прилип к ней.
На карте обозначена тропа от взлетной полосы вниз по плато, к морю. Этот пунктир обескураживает.

Фокс прикидывает, что до темноты сможет пройти пару часов. Он собирает поклажу и взваливает ее на плечи.
Через пять минут пот почти ослепляет его, и колея, по которой он идет, исчезает в высокой траве. Ему приходится определять направление по ощущению колеи под ботинками, и он пробирается через траву. Кузнечики, бабочки и жуки врезаются в него, застревают в зубах и волосах, залезают в рубашку, покрывают слоем рюкзак и спальник. Поднимающиеся из травы веерные пальмы, гладкокорые эвкалипты и кровавые деревья словно извергаются птицами, когда он приближается. Небо в складках грозовых облаков.
Через час с небольшим Фокс почти падает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108