Насмешки. Они его наверняка поддразнивали: «Ну что, мистер ФБР, ты же у нас такой умненький. Что теперь будешь делать, судебный психолог? Прочтешь мои мысли, а?» Он бы не стал отвечать. Не стал бы задавать вопросов, пока похитители тащили его в маленький продуктовый магазинчик на западной окраине университета штата Пенсильвания. Бентон готовился умереть. Его наверняка пытали и мучили, именно на этом он и сосредоточил усилия: как вычеркнуть уготованные ему боль и унижение, которым он непременно подвергся бы, будь у убийц достаточно времени. Мрак, вспыхивает огонек спички. В свете крохотного пламени, дрожащего от малейшего шороха, колеблется его лицо, а подонки, два свихнувшихся психопата, передвигаются в пустоте загаженного пакистанского ларька с продуктами. Покончив с Бентоном, они подпалят эту жалкую забегаловку.Глаза сами собой широко распахнулись. Анна что-то мне говорит. По вискам, как насекомые, ползут капельки холодного пота.— Прости, ты что-то сказала?— Очень болезненно, очень. — Ее лицо смягчается от сострадания. — Я вообразить себе такое не могла.Бентон снова входит в мой разум. На нем любимые брюки-хаки и кроссовки «Saucony». Он только эту фирму носил. Я даже его, бывало, поддразнивала фирмачом — уж если ему что нравилось, тут он оказывался страшно разборчив. И еще на нем была старая толстовка, которую ему когда-то подарила Люси — ярко-оранжевые буквы на темно-синем фоне; с годами она выгорела и стала мягкой. Бентон отрезал рукава, потому что они были коротковаты. Я всегда им любовалась, когда он надевал эту старую заношенную футболку. Вот он: седые волосы, точеный профиль, а в напряженных темных глазах прячутся тайны. Пальцы слегка сжимают подлокотники кресла. Пальцы пианиста, длинные и тонкие, очень выразительные в разговоре и нежные, когда касаются меня (в последнее время все реже и реже). Проговариваю это вслух, чтобы Анна слышала, описываю его как живого — человека, которого уже год нет на свете.— Как ты думаешь, какие секреты он от тебя утаивал? — спрашивает Анна. — Какие тайны ты читала в его глазах?— О Боже! Да в основном по работе. — Голос дрожит, сердце пустилось вразлет от страха. — Он много чего держал при себе. Подробности некоторых дел: считал, будто они слишком ужасны, чтобы кому-нибудь рассказывать.— Даже тебе? Уж ты-то на своем веку достаточно повидала.— Я не вижу боли умирающих, — тихо говорю я. — Мне не приходилось сталкиваться с их ужасом. Меня не вынуждают слышать их крики.— Но ты воссоздаешь все это в воображении.— Это далеко не одно и то же. Многие убийцы, с которыми Бентону приходилось иметь дело, фотографировали свои жертвы, записывали на пленку, а иногда снимали на видеокамеру то, что с ними делали. И ему приходилось это смотреть. Слушать. Он знал все до конца. Бывало, домой возвращался серым. За обедом молчал, едва касался пищи. В такие вечера он пил больше обычного.— И все же тебе не рассказывал...— Ни разу, — с чувством перебиваю я. — Никогда. Для него это была «священная земля», ступать на которую сродни святотатству. Я проходила курс в Сент-Луисе по расследованию убийств — в самом начале своей карьеры, до переезда сюда, еще на должности замначальника полиции Майами. Специализировалась по утопленникам и решила, раз уж я все равно тут, заодно пройду недельное обучение целиком. Однажды днем у нас было занятие по преступлениям на сексуальной почве. Судебный психиатр стал показывать слайды живых жертв. Одна женщина сидела, привязанная к стулу, а мучитель обвязал веревкой ей грудь и втыкал в сосок иголки. До сих пор помню ее глаза — черные дыры, исполненные адской боли; она широко открыла рот и кричала. А еще я видела видеозаписи, — монотонно продолжаю я. — Ее связали, подвергли пыткам и уже готовились выстрелить в голову. Она плакала, звала мать. Молила, хныкала. Видимо, ее держали в подвале, там было плохо видно. Раздался выстрел. Тишина.Анна молчит. В камине потрескивают поленья.— Я была одна на шестьдесят мужчин-полицейских.— Сложная ситуация, ведь обычно жертвы — представительницы твоего пола, — говорит Анна.Злость берет, как вспомню выражение лиц некоторых мужланов, смотревших слайды и видеозаписи.— Кое-кто и возбуждался при виде поруганных половых органов, глядя, как женщине наносят увечья, — говорю я. — У них на лицах это было написано. Даже некоторые профайлеры, с которыми Бентон работал, страдали этим. Один любил рассказывать, как Банди насиловал сзади подвешенную к потолку женщину — глаза выкатились, язык выпал. Он кончал в тот момент, когда она умирала. Коллегам Бентона порой слишком нравилось разговаривать о подобных сценах. Ты можешь себе представить, каково работать в такой среде? — Я устремляю на нее пронзающий взгляд. — Каково смотреть на мертвое тело, видеть на пленке, как расправляются с живым человеком, видеть его ужас и мучения, зная при этом, что сидящие рядом втайне смакуют такие страсти? Зная, что для них это сексуально?— А Бентону такие вещи нравились? — спрашивает Анна.— Нет. Он каждую неделю видел такое, иногда и несколько дней подряд. Но чтобы находить притягательным — нет. Ему приходилось слышать их крики. — Я уже начинаю тараторить. — Слышать их мольбы и плач. Ведь несчастные не знали. Да если бы и знали, не смогли бы сдержаться.— О чем ты? Чего эти несчастные не знали?— Что сексуальных садистов крик и слезы только раззадоривают. Мольбы, страх.— Как тебе кажется, Бентон плакал, когда его похитили и отвезли в то темное здание? — Пошли финальные минуты «матча», развязка близка.— Я видела отчет о вскрытии, — прячусь за медицинскую терминологию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165