«Подождем пить. Ты помнишь, когда я приехал в Англию?» – «Я не хочу подождать пить. Вы приехали сюда лет пятнадцать назад, по-моему». Он пододвинул к Андрею четыре исписанных листа. Тот быстро прочел и спросил, можно ли наконец выпить. «Подождем еще немного, не умрешь». – «Откуда вы знаете, что не умру?» – «Скажи, я никогда тебе не рассказывал ни об одном из этих эпизодов?» – «Конечно, рассказывали. Про того артиллериста в вагоне – мы тогда с вами сидели на скамеечке у пруда в Блэкхите и пили, кажется». – «Есть ли расхождение между моим рассказом тогда и тем, что ты сейчас прочел?» – «Это что – экзамен на долговременную память о вас?» – «Именно. Теперь можешь себе налить. Мне пока не надо. Скажи, сколько лет мы знаем друг друга». – «Четыре». – «Отлично. За это время ты достаточно меня узнал, чтобы ответить на один вопрос: какая черта моего характера в наибольшей степени определяет мое мышление?» – «Я думаю, что это, скорее, черта вашего мышления, определяющая ваш характер, а не наоборот: вы все время отпускаете от себя объекты ваших желаний, оставляете ваши намерения, забываете о ваших целях и они – отпадают. А не хотят отпадать, тогда вы отпадаете. И думаете, что можно отпасть без страдания. Но в этом – нарушение закона». – «Какого закона?» – «Закона страдания. Есть еще закон добродетели, вам совершенно чуждый, но кому сейчас нужен Сократ?» – «Мне». – «Не нужен вам Сократ, старик, ну разве что для контраста с самим собой». – «Оставим Сократа в покое. Скажи, Андрей, от чего, по-твоему, я отпал в самое последнее время?» – «От любви». – «Ты – сумасшедший!» – «Нет, я – внимательный, а не сумасшедший. Мэри отправилась в ту же страну, куда отправились капитан Костин, профессор Ворзонко и египетские иероглифы». – «Но они же сами этого хотели?» – «Кто – иероглифы? Мне не нравится выражение вашего лица, старик. И простите, Бога ради, мое бестактное упоминание о Мэри». – «Она была здесь сегодня». – «Что?! Простите меня, старик, я, наверное, уже слишком много выпил, но уверяю вас, это просто не могло произойти. Вы еще скажите, что она здесь была вместе с Вилем». – «Не совсем, они оба посетили меня сегодня, но по отдельности. Она – поздним утром, он – ранним вечером. С утра меня немного тошнило, и кружилась голова. Я, кажется, пожаловался Рону, что плохо себя чувствую, и он позвонил Мэри. А с Вилем мы договорились о встрече еще месяц назад, по его словам, во всяком случае».
Андрей смотрел на него в упор расплывающимися зрачками. «Старик, вы еще помните ваши египетские иероглифы?» – «Дай мне текст, и я скажу, помню или не помню». Помню или знаю? Ответ, по-видимому, зависит от того, что ему предъявляется. Так, предъявили ему Андрея – он его не узнал и не вспомнил, как не узнал и не вспомнил Мэри, Виля и Рона. Упомянули этимологию как философскую проблему – это он знал прекрасно, хотя о лекции на эту тему ничего не помнил. Интересно, удалось бы ему сейчас прочесть папирус «Книги Мертвых»?
«Тысяча извинений, старик, но Мэри… она у вас долго пробыла? Ну, я имею в виду…» – «Около двух часов, и именно то, что ты имеешь в виду». Сейчас ему казалось, что он, наконец, начинает понимать. Да, за вопросами Андрея лежат какие-то обстоятельства, относительно которых Андрей совершенно уверен, что он их должен знать. Ну, скажем, что с Мэри и Вилем случилось нечто такое, что делало их сегодняшнюю встречу с ним невозможной или чрезвычайно маловероятной. Вместе с тем слова Андрея наводили на мысль о том, что не только с Мэри и Вилем, но и с Андреем дело может обстоять далеко не так просто, даже если не касаться самого себя. Мифология, милый друг, мифология стучится в двери твоей мысли!
«Не напоминает ли тебе Мэри Елену из "Фрагментов" Стесихора? – решился заметить он. – Я почти забыл, что там о ней, во "Фрагментах", но мне кажется, что Клайв Льюис взял у Стесихора идею, что Елена, похищенная Парисом, была фантомом, а настоящая пребывала где-то в Египте в полной, так сказать, неприкосновенности, физической и нравственной. Право же, старик, это вы индуцируете во мне ученость, мне природно нисколько не свойственную». – «Но ведь никто из смертных так и не догадался об этом трюке богов и так и не было установлено, которая из Елен настоящая». – «Тогда я не вижу, для кого из смертных это могло бы быть проблемой».
Андрей прав. Проблема – это когда знание неполное. Когда его нет, то не может быть проблемы. Он открыл окно, и ночная осень ворвалась в кухню, наполнив ее прохладой и обрывками звуков. Из окна напротив лились сверкающие аккорды рапсодии Донаньи. Он сейчас может спросить Андрея о себе – и тот ответит, но это означало бы срезать угол, точнее, нарушить естественную кривую знания. Он не закричит «Эврика!», не насладится «моментом истины». Наслаждался ли он Мэри сегодня утром? Он знает, что при отсутствии «я» ответить на этот вопрос невозможно. Но что же все-таки могло случиться с Мэри и Вилем? «Страдание, – услышал он голос Андрея, – это не предмет познания, а условие существования. Я покидаю вас, старик. Увидимся в субботу. Первые два листа отлично написаны».
Он закрыл окно, выпил рюмку водки и закурил. Да, отделившееся от него «я» ушло не с пустыми руками; оно взяло с собой не только память, но и страдание. Значит ли это, что кто-то другой помнит и страдает, а сам он, если верить Андрею, не существует.
Было девять, когда позвонили в дверь. Перед ним стоял немного сгорбленный, совершенно лысый, с лохматыми бровями и аккуратно подстриженными усами мальчик. Мальчик испуганно глядел мимо него вглубь коридора. «Кто мне открыл дверь? – не получив ответа, крикнул: – Мэри, куда ты исчезла, где ты?
1 2 3 4 5 6