Где же | §. нам поесть? Кафе «Диглас» еще живо?
К моему удивлению, ей было тридцать пять лет – больше, чем казалось с виду. Ее отец был одним из тех беспокойных инженеров, что таскают семью за собой по всему миру, присматривая за строительством то университета в Парагвае, то аэропорта в Саудовской Аравии. В семье было двое детей: Марис и ее старший брат Инграм, диск-жокей в Лос-Анджелесе.
Она ходила в школу для иностранцев в шести разных странах, пока в восемнадцать лет не поступила в Тайлеровскую художественную школу в Филадельфии, чтобы изучать живопись и скульптуру.
– Но школа и я были как вода и масло – никак не соединишь. С самого начала мне хотелось работать со всевозможными сумасшедшими вещами вроде «Лего», и мелками, и этими маленькими резиновыми солдатиками, что продаются в пластиковых пакетах в супермаркете. Вы понимаете, о чем я? Только этого я по-настоящему и хотела, но там этим совсем не занимались. Поэтому я делала заурядную тупую работу, а через два года ушла оттуда. Я поехала в Гамбург, потому что там жил один из моих величайших героев – Хорст Янссен, художник. Я решила, что раз он там живет, это и будет моей исходной точкой. Однажды летом я поехала туда и там осталась. Работала в барах и ресторанах, где удавалось найти место. Я научилась немецкому, принимая заказы и говоря посетителям, сколько платить… Я работала в одном баре под названием «Иль Джардино», где после работы собирались все гамбургские модели и фотографы. И в самое напряженное время, около половины двенадцатого ночи, ко мне подошел мужчина и попросил подержать букет белых роз. Ну, на самом деле он не попросил, а просто вручил его мне и вышел. У меня в одной руке был огромный поднос с пустыми стаканами, а в другой оказались все эти прекрасные цветы. Я не знала, что положить, и потому стояла посреди зала и смеялась… А тот мужчина вернулся с фотоаппаратом и стал меня снимать. Я картинно подняла букет, и стала позировать, как Бетти Грейбл, насколько могла со всеми этими стаканами и цветами! Закончив снимать, он протянул мне карточку и сказал, чтобы пришла на просмотр на следующий день. Это был фотограф Ово. Вы ведь слышали о нем, да? Ну, а самое потрясающее: на следующий день я обнаружила, что Ово – женщина! Когда я пришла в студию, там посреди помещения стояли ее ассистенты и модели, и было совершенно очевидно, что это женщина… Мне показалось ужасным, что я когда-то думала иначе!
Марис продолжала говорить о своей карьере модели, о трех месяцах в Египте, о жизни со знаменитым немецким оперным певцом. Событий и приключений хватило бы на три разные жизни. Ее тридцать пять лет были так насыщенны и захватывающе интересны, что не раз мне приходило в голову: возможно, она привирает. Мне доводилось знать великих лжецов, и я наслаждался их баснями. Но если с Марис Йорк дело обстояло именно так, это было невыносимо печально и в то же время опасно. Не напал ли на нее и Люк накануне из-за того, что она была прекрасной психопаткой, не способной отличить действительность от того, что ей хочется видеть? И более того: нападал ли на нее Люк вообще?
Доказательство было довольно эротичным. Рассказывая о своей жизни с оперным певцом, она случайно упомянула, как он попросил ее доказать свою любовь довольно причудливым способом: он хотел, чтобы она вытатуировала на спине музыкальную ноту. По словам Марис, она спросила у него, какую, а потом пошла и сделала это.
Я робко поинтересовался, нельзя ли увидеть эту татуировку. Марис улыбнулась, но это была не особенно приветливая улыбка.
– Вы меломан или просто хотите доказательство?
– Марис, ваша жизнь звучит как девятисотстраничный русский роман. Это все чересчур… Я хочу сказать…
Не успел я договорить, как она нагнулась и задрала свой черный свитер, натянув его на голову. Под свитером была белая футболка, которую она слегка оттянула, показывая спину. И там виднелась эта татуировка – ярко-фиолетовая музыкальная нота на белой гладкой коже.
Впервые за это утро между нами повисло долгое молчание. Я подумал, что Марис рассердилась на меня за сомнение в ее словах. Она стала натягивать свитер обратно и проговорила:
– Знаете, вчера вы спасли мне жизнь. Я не знал, что ответить.
– Это истинная правда, Уокер. В следующий раз он бы меня убил.
Она знала Вену, так как часто бывала здесь со своим певцом, когда тот выступал в опере. В один из таких приездов она и познакомилась с Николасом и Уши. Все трое подружились. Когда ее роман с певцом закончился, Николас попросил ее вернуться в Вену, поработать художником-декоратором на одной из его ранних телепостановок.
– Вот видите, он не раз спасал мне жизнь. Я хотела бы найти какой-то способ отплатить ему, но он начинает ворчать, когда благодаришь его за что-нибудь. Несколько лет назад я сделала для него город и наполнила персонажами из его фильмов. Ему очень понравилось, но это единственное, что он позволил сделать. Странный человек. Хочет, чтобы его любили, и это так легко, но когда проявляешь свою любовь, он не знает, что с ней делать, – это для него как горячая картошка. Знаете немецкое выражение «с ним можно красть коней»? Так говорят о человеке, которого всю ночь любишь страстно, а наутро просыпаешься, совершенно одурев от любви. И он никогда не заставит тебя смутиться или устыдиться, что бы ты ни делал.
– Звучит как описание идеального любовника. И вот так же у вас с Николасом?
– Нет, ох, нет. Мы никогда не прикасались друг к другу. У меня были какие-то расплывчатые фантазии – мол, если бы мы сблизились, могло бы так и получиться, – но ни он, ни я не делали ни малейшего шага в этом направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87