Это она, похоже, кладет живые цветы на его могилу.
– Ты уверен, что она жива?
– Да. Разузнав о ней, я позвонил по этому телефону. Трубку взяла какая-то старушка, сказав: «Грегоровиус», так что я решил, что это она… Как бы то ни было, Морис очень долго за ней ухаживал – знаешь, такое либо заканчивается браком, либо длится, пока оба не умрут в преклонном возрасте. Настоящий роман девятнадцатого века. Насколько я знаю, они даже обручились, прежде чем пожениться. Газеты пишут, что потому-то старик и свихнулся: его сын собрался жениться и уйти из дома. Однако не забывай, это произошло после многолетнего ухаживания, так что папаша не должен был сильно удивиться… В пятьдесят третьем году Элизабет и Мориц поженились и стали жить у нее. Он продолжал работать в ателье, она – в кафе. Два года все шло тихо-мирно. С Каспаром она не ладила, но его сын любил ее, так что старику оставалось лишь смириться… В январе пятьдесят пятого Элизабет обнаружила, что забеременела. Она сказала Морицу, он пришел в восторг. Первым делом он хотел обрадовать известием своего отца, пошел к нему и рассказал. И знаешь, что сделал Каспар? Убил сына, вытолкнув его в окно, с пятого этажа!.. Когда за ним приехала полиция, Каспар сказал им – погоди минутку, я тебе прочту: «Он бы любил ребенка больше, чем меня». Вот так.
Я посмотрел на Орландо.
– И что стало с отцом?
– Я не закончил! Когда его везли в полицейский участок, машина попала в ужасную аварию, двое полицейских погибли, как и водитель другой машины. В газетах была фотография происшествия. Две машины, обе, Уокер, стояли вертикально, носом в асфальт! Что за чертовщина произошла? Это напоминало сцену из кино. И угадай, кто единственный уцелел? Каспар Бенедикт!
– Ты хочешь сказать, что его так и не нашли?
– Да нет, нашли. Ты знаешь Pestsaule, статую чумы на Грабене? В ту ночь, после большой облавы по всему городу, его обнаружили повешенным на ней, уже холодного, с приколотой к рубашке запиской. В записке говорилось: «Два глаза – лишнее». «Zwei Augen zuviel» .
Под моей рукой упруго и тепло ощущалась спина Орландо. Он мурлыкал как заведенный.
– И где его похоронили?
– Вот это оказалось выяснить трудно. Пришлось копать почти три дня. Ты знаешь, фамилия Грегоровиус – греческая. Говорят, что греки – отменные воины. Привыкли, наверно, – если взглянуть на их историю. Ну, и наша древняя гречанка Элизабет устроила своему свекру небольшую месть. Власти обратились к ней насчет того, как распорядиться телом, поскольку она приходилась ближайшей родственницей обоим Бенедиктам. И знаешь, что она сделала? Подарила его медицинскому училищу, для опытов! Все, что от него осталось потом, наверное, сожгли, но кто знает?
– А что стало с ее ребенком? – Это был единственно важный вопрос.
– Тут я тебе не могу помочь, Уокер. Полагаю, он родился и по-прежнему живет где-то здесь. Чтобы это узнать, тебе придется сходить к Элизабет. У меня для тебя есть фотографии, ксерокопии и прочие вещи. Когда мы увидимся? – Он фыркнул. – Хочешь, я отдам их тебе в кафе «Музеум»?
Я решил ничего не рассказывать Марис, пока не поговорю с этой Грегоровиус. Когда Марис вернулась из своей квартиры, на ней было зеленое платье, которого я раньше не видел. Со своим калифорнийским загаром и в этом платье она выглядела так, будто провела последние двенадцать часов на пляже, а не в самолете.
Мы отправились поужинать и за столом говорили о женитьбе. Все, что сообщили мне Венаск и Бак, сидело спокойно, положив руки на колени, и ожидало своей очереди. Новое знание встало между нами, но я не чувствовал, будто что-то скрываю: все это следовало сначала обдумать и представить в нужной перспективе. Речи не было, чтобы что-то утаить, и собирался рассказать Марис все. Мне только нужны было немного времени, чтобы все это утряслось и… остыло, прежде чем выложить и посмотреть на ее реакцию.
– Я знаю, что подарить тебе на день рождения.
– Мне на день рождения? Я теперь думаю о нем как о дне нашей свадьбы.
– И это тоже. Дома меня осенило. Это займет некоторое время, так что имей терпение, если не получишь подарок в назначенный день. Он стоит того, чтобы подождать. Я надеюсь… Возьми меня за руку, Уокер. Это всегда так приятно. Знаешь, случилось кое-что, о чем я тебе не говорила. Самая престижная галерея в Лос-Анджелесе хочет, чтобы я устроила персональную выставку. Для меня это настоящий прорыв.
У меня отвисла челюсть.
– Это… гм… довольно важное известие, Марис. Почему же ты мне не говорила?
– Потому что хотела сперва сама все обдумать. Это случилось прямо перед нашим отъездом из Америки, к тому же у тебя голова была занята всей этой историей с Венаском.
– Самая большая галерея Лос-Анджелеса? Это же чертовски здорово, правда?
Она сжала мою руку и расцвела.
– Да. По-моему, здорово.
– Я горжусь тобой. И немножко сержусь, что ты не сказала сразу.
– Тебе нравятся мои работы, а, Уокер? От этого я чувствую себя увереннее.
– Я от них в восторге. Откуда все это берется? Я знаю, что художнику не положено задавать таких вопросов, но действительно – откуда берутся эти города?
– Теперь? В основном из моих снов. Дневных грез и настоящих снов. – Она подалась вперед и говорила все взволнованнее. – Но сны не опасны, они не волнуют, пока мы не воспринимаем их как реальную возможность. А если мы даем им сбыться, то сами виноваты… и сами должны отвечать. Понимаешь, сны ничего не предрекают. Я во сне вижу эти города, но потом мне решать, собирать ли их такими, как они выглядят у меня в голове. Я хочу показать именно то, что проходит через меня. Иногда мне кажется: это вроде ручкой гранаты, брошенной мне… в кишки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87