«Елена, прекраснейшая из женщин, дочь Зевса-громовержца», — здороваясь со своим отцом, подумала Елена — последняя, но самая высокорослая в веренице женщин, шедшая вслед за теткой, тремя отцовскими любовницами, тремя замужними и двумя незамужними сестрами. Король приветливо помахал рукой всем им сразу, не вставая с ложа, и они расселись по своим местам, на жесткие кресла у стены.
Заиграл оркестр — три скрипки и до невозможности фальшивая волынка, а потом вступили певцы — один, потом второй и наконец все восемь басов внушительного вида — и затянули во весь голос, кто в лес, кто по дрова, заунывную песнь.
— Для тебя, наверное, все это привычно, — тихо сказал Констанцию командующий гарнизоном.
— Ничего подобного до сих пор не слыхал.
— Такой концерт у нас всякий раз, когда Коль принимает гостей. И это не на один час.
Первые же унылые звуки привели короля, раньше уже бурно выражавшего свое удовлетворение пиром, в совершенный восторг.
— Это моя любимая вещь, — заявил он. — Плач по моим предкам. С него мы всегда начинаем. Как всякое подлинное произведение искусства, он невероятно длинный. Конечно, поют они на нашем родном языке, так что многие красоты от вас ускользнут. Когда будут особенно удачные места, я вам скажу. Сейчас речь идет об истоках моего рода, который восходит к далеким, почти легендарным временам, — о том, как речной бог Скамандр соблазнил нимфу Идэю. Послушайте.
Пронзительно и однообразно звучали скрипки и волынка, торжественно и скорбно басили бородатые певцы. Небрежно откинувшись на подушки, возлежали офицеры; напряженно выпрямившись, сидели дамы. Почти неслышно переходил от ложа к ложу паж, подливая мед в кубки; пошатываясь, снова отправился в вомиторий командующий гарнизоном. Разноголосое монотонное пение оглашало весь зал, от сводчатого потолка до выложенного мозаикой пола, и далеко в ночи разносилась песнь смерти.
— Теперь Брут, правнук Энея, уже достиг Британии, — объяснил через некоторое время Коль. — Можно сказать, мы уже почти добрались до новейших времен. Это он был настоящим отцом нашего народа. Понимаете, он застал весь остров совсем незаселенным, если не считать нескольких древних великанов. После Брута история становится намного подробнее.
По-видимому, никто из предков короля Коля не умер своей смертью, и лишь у немногих обстоятельства гибели выглядели хоть сколько-нибудь правдоподобно. Один из них, например, выпив отравленного вина, которое поднесла ему падчерица, впал в безумие и носился по лесу голый, вырывая с корнем молодые деревья и распугивая волков и медведей. И это был еще не самый жуткий эпизод. Описания всех утрат, понесенных древним королевским родом — и классические мифы, и кельтские предания, и события подлинной истории, — сливались, переплетаясь, в нескладную песнь, звучавшую среди ароматов кухни, лампового чада и тяжелого медового перегара.
Констанций всегда отличался воздержанностью; в дни правления Божественного Галлиена он не раз был свидетелем того, как офицеры безудержным обжорством и разгулом губили свою карьеру. Но в этот вечер он выпил столько, что даже варварская музыка не особенно терзала его слух, и в хмельном полузабытьи словно бы парил в воздухе, разглядывая сверху самого себя и собственные способности, которые представлялись ему аккуратно разложенными у него перед глазами, как бриллианты на подносе ювелира, так что он мог видеть себя почти таким, каким был на самом деле. Констанций не питал страстной любви к своей особе — за последние два столетия многие, поддавшись этой всепожирающей страсти, пали ее жертвами и теперь разделяли общество богов; нет, он был не из их числа. Констанций прекрасно сознавал, что далек от совершенства. Его талантов хватало лишь на самое нужное, не более того, — неплохой набор, не уникальный, но достаточный, вполне достаточный. Ведь и нужно ему было не так уж много — не сегодня, не завтра, но вскоре, еще до того, как он окажется слишком стар, чтобы должным образом этим воспользоваться, стать властелином мира.
— Теперь они поют про бичевание Боадикки , — сказал Коль. — Для римлян это довольно щекотливый сюжет, но моему простому народу он очень дорог.
Содержание монотонного речитатива было известно Елене вряд ли хуже, чем ее отцу, поэтому она перестала следить за перечислением убийств и кровопролитий и погрузилась в грезы, которым предавалась с самого детства. Наверное, у каждой из десяти дам тоже был свой тайный способ коротать время — так неподвижно сидели они на своих десяти жестких креслах. Елена в такие минуты воображала себя лошадью — этой игрой она увлекалась с тех пор, как стала обладательницей первого собственного пони. В бешеной, захватывающей дух скачке неслась она мысленно вперед — то через головоломные, непосильные препятствия, преодолевая их великолепными прыжками, то по бескрайнему гладкому дерну, который мягко пружинил под копытами. Бесчисленное множество раз скакала она так в часы одиночества, а в последние годы, когда в ней начала пробуждаться женщина, эта игра стала еще более волнующей — теперь в ней участвовало уже двое. Воля всадника передавалась ей через натянутые поводья, каждое движение его руки в перчатке она ощущала по нажатию удил на свой теплый и нежный язык; ей были понятны все его мимолетные желания, все его команды — то ласковые, то строгие, то едва ощутимые, словно взмах ресниц, то жесткие, как сталь, беспрекословные, подкрепленные уколом шпор или острым ожогом от удара хлыстом. А ее собственная строптивая воля побуждала избавиться от узды, сбросить давящее на спину седло и стиснувшие ее бока сильные ноги, развеять самодовольное спокойствие всадника, заставить его ощутить неукротимость бьющейся под ним жизни, не дать ему ни одной поблажки, вынудить его напрячь все силы и отдаться борьбе всем своим существом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57