— Так он называл Трооста. Мы осматривали новое помещение: «Здесь уже оштукатурили. Вчера еще нет. До чего красивая лепнина на потолке. Такие вещи профессор делает замечательно». — «Когда Вы предполагаете закончить? Я очень спешу. У меня сейчас только маленькая квартирка государственного секретаря в мансарде. Туда я никого не могу пригласить. Просто смешно, до чего скаредной была республика. Вы видели подъезд? А лифт? В любом магазине лучше». Лифт действительно время от времени выходил из строя и мог поднять только троих.
Итак, таким вот образом держался Гитлер. Легко себе представить, что эта естественность произвела на меня впечатление; во всяком случае, он был не только рейхсканцлером, но и тем человеком, благодаря которому все в Германии начало оживать, который дал работу безработным и начал осуществлять масштабные экономические программы. Только значительно позже, по незначительным мелочам, до меня начало доходить, что во всем этом была хорошая доза пропагандистского расчета.
Я сопровождал его, наверное, уже в двадцатый или в тридцатый раз, когда он пригласил меня во время обхода: «Не пообедаете ли Вы с нами сегодня?» Конечно, я был счастлив такому неожиданному проявлению личной симпатии, к тому же я никогда не мог рассчитывать на это, он держался слишком официально.
Я часто лазил по лесам строек, но именно в этот день мне на костюм опрокинулся ковш штукатурки. Наверное, у меня было очень огорченное лицо, потому что Гитлер заметил: «Пойдемте со мной, там наверху мы все приведем в порядок».
В квартире ожидали гости; среди них Геббельс, немало удивленный моему появлению в этом кругу. Гитлер увел меня в свои апартаменты, появился его слуга и был послан за темно-синим пиджаком самого Гитлера: «Вот так, наденьте пока это!» Так я пошел за Гитлером в столовую, сидел, избранный из всех гостей, рядом с ним. Я явно ему понравился. Геббельс обнаружил то, что я в своем волнении совершенно не заметил. «У Вас же значок фюрера. Это ведь не Ваш пиджак?» Гитлер ответил за меня: «Это тоже мой!»
Во время этого обеда Гитлер впервые задал мне некоторые вопросы личного характера. Только теперь он обнаружил, что я был автором проекта декораций к 1 Мая. «Так, а Нюрнберг, это тоже Вы сделали? Тогда ко мне приходил архитектор с планами! Точно, это были Вы... Что Вы в срок управитесь с квартирой Геббельса, я никогда бы ни поверил». Он не спросил, состою ли я в партии. Когда речь шла о художниках, ему, как мне казалось, это было довольно безразлично. Вместо этого ему как можно больше хотелось узнать о моем происхождении, моей карьере архитектора, о том, что строили мой отец и дед.
Годы спустя Гитлер вспомнил это приглашение. «Я обратил на Вас внимание во время осмотров. Я искал архитектора, которому я когда-нибудь смог бы доверить свои строительные планы. Он должен быть молод, Вы же знаете, эти планы ориентированы далеко в будущее. Мне нужен человек, который и после моей смерти продолжил бы их осуществление, авторитет которого был бы связан с моим именем. Такого я увидел в Вас».
После нескольких лет неудач я был одержим желанием работать и мне было двадцать восемь лет. За крупный заказ я, как Фауст, продал бы душу. И вот я нашел своего Мефистофеля. Выглядел он не менее обаятельно, чем у Гете.

Мой катализатор

Я был от природы прилежен, но мне всегда был необходим определенный толчок, чтобы открыть новые способности и высвободить новую энергию. И вот я нашел свой катализатор, более мощный и сильнодействующий я не смог бы найти. Я должен был полностью выкладываться, темп все ускорялся, и нагрузки постоянно увеличивались.
Тем самым я лишился того, вокруг чего и протекала моя жизнь: семьи. Гитлер привлекал и воодушевлял меня, я полностью попал под его влияние, и вот уже я принадлежал работе, а не она мне. Гитлер умел заставить ? своих сотрудников с максимальным напряжением. «Человек растет по мере того, как возрастают его задачи», — считал он.
В течение двадцати лет, проведенных мной в тюрьме Шпандау, я часто спрашивал себя, что бы я сделал, если бы распознал действительное лицо Гитлера и истинную природу установленного им господства. Ответ был банальным и одновременно удручающим: я вскоре уже не мог отказаться от своей должности архитектора Гитлера. Мне еще даже не было тридцати и мне рисовались самые волнующие перспективы, о которых только может мечтать архитектор.
Кроме того, моя жажда деятельности вытесняла проблемы, с которыми я неизбежно должен был бы столкнуться. В будничной суете отступала всякая нерешительность. Когда я писал эти мемуары, я все больше и больше удивлялся, а потом был просто поражен, что до 1944 г. так редко, собственно, почти никогда, не находил времени, чтобы поразмыслить о себе самом, о том, что я делаю, что никогда не размышлял о своем существовании. Сейчас, когда я предаюсь воспоминаниям, у меня возникло ощущение, что что-то подняло меня тогда над землей, лишило меня всех корней и подчинило многочисленным чужим силам.
Если оглянуться назад, почти больше всего меня пугает то, что в то время я в основном беспокоился, каким путем я, как архитектор, пойду, я отходил от уроков Тессенова. Напротив, я, по-видимому, считал, что лично меня не касается, когда я слышал, как люди моего круга говорят об евреях, масонах, социал-демократах или свидетелях Иеговы, как о стоящих вне закона. Я считал, что достаточно было не участвовать в этом самому.
Рядовым членам партии внушали, что большая политика слишком сложна, чтобы они могли иметь о ней свое суждение. Вследствие этого каждый всегда чувствовал себя ответственным, и в то же время никогда не апеллировали к личной ответственности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33